Христианином я стал не сразу.
Меня, разумеется, крестили: фисгармония, отполированные скамьи, холодная месса, продрогшие певчие, стылая церковь с современными витражами. Во Франции 1960 года новорожденных крестили, поскольку они принадлежали к той культуре, где данное таинство сопровождает рождение, – это был обычай, обусловленный не только верой, но и социальными ритуалами.
Мои родители склонялись скорее к скептицизму; ну как склонялись – это был такой пологий, очень пологий склон… Есть люди, которые верят очень вяло, а мои родители умеренно сомневались. Отец укорял себя за то, что не разделяет религиозные убеждения предков, мать вообще этими вопросами не интересовалась. Будучи атеистами – отец сожалел об этом, мать относилась с безразличием, – они не спешили высказывать свои суждения о Боге или Иисусе Христе, что было, по крайней мере, честно, ибо слишком сомневаться означает не сомневаться вовсе. Поскольку отказ от обряда крещения был равнозначен объявлению войны всему семейству, где верховодили набожная мать и богомольные дядья, они все же организовали крестины, во время которых гордо предъявили присутствующим своего младенца мужского пола, заказали коробочки голубых драже, миндальных орехов в сахарной глазури, устроили торжественный обед, получили множество подходящих к случаю подарков: браслеты, медальоны, серебряные стаканчики. Если верить моей сестре Флоранс, мне тогда совершенно не понравилось публично окунаться в голом виде в купель – я протестовал громким ревом, – а торжественное пиршество проигнорировал, поскольку спал как сурок.
Религию в нашей семье держали за порогом. Устройство вселенной родители объясняли мне с материалистических позиций. Время от времени, когда правила приличия требовали присутствия на церковной службе, мы туда отправлялись, но чувствовали себя напряженно, недоверчиво и подозрительно; мы опасались суда не Бога, но людей, которые, несмотря на наш безукоризненный внешний вид – строгий костюм мамы, круглый воротничок сестры, папин галстук и мою бабочку, – могли все же догадаться, что мы безбожники. Мы уклонялись от святого причастия, во время молитв и песнопений все четверо дружно открывали рты, из которых не доносилось ни звука; так я придумал нам прозвище «семейство золотых рыбок». Отец не одобрял современных богослужений, он порицал священников, которые совершали мессу не на латыни, и прихожан, которые во время причастия заглатывали облатку, не исповедавшись, он недовольным тоном повторял упреки, исходившие от католиков-традиционалистов, и могло сложиться впечатление, будто он избегал ходить в церковь из-за литургической реформы… Послушать его, так все это веро-ломство нынче заменило веру.
Что думал я в детстве о Боге? Я видел лишь его отсутствие, я слышал лишь его молчание. Для меня храмы были полыми оболочками, в которых жил