Роковая обольстительница Люсьен была права: он не испытывал нужды в чем-либо, как не ценил того, что имел, и оттого лишился самого ценного, чем обладает человек, – самоуважения. Герберт плелся за ней, не понимая, почему плетется, как посаженный на цепь пес глядел в сторону свободы, но боялся ее, потому что боль от стиснувшей горло цепи была уже изучена и привычна. Если закрыть глаза и подумать о чем-то другом, эту боль и вовсе можно на некоторое время заглушить. Люсьен мучила его, исчезала, чтобы появиться вновь, жаловалась на скуку, если их связь становилась излишне стабильной. Он мучил ее в ответ, наслаждаясь, когда она лежала в его ногах, захлебывающаяся слезами, умоляющая не уходить от нее; била посуду, если он отпускал откровенные комплименты другой женщине, а нередко – претворял их в жизнь.
«Мы никогда не поженимся, Герберт. Ты, знаешь ли, не тот человек, которого я хотела бы видеть рядом с собой в будущем».
– Ну что ты, Герберт, – ласково шепчет Люсьен и переплетает его пальцы со своими. – Прошлое на то и прошлое. Начнем все заново.
Его голос непривычно низок и глух, когда он бросает ей брезгливое: «Убирайся». Она впивается в его ладонь ногтями, длинными и овальными, как звериные когти, – то, с какой силой молодой мужчина, перегнувшись через стол, одной рукой сдавливает ее горло, вынуждает девушку испуганно захрипеть.
– Я потребую запретить тебе посещение, – еще тише говорит Герберт.
– Тогда я буду, как собака, сторожить тебя у ворот. Выздоровеешь же ты однажды, – шипит Люсьен и остервенело, как безумный в припадке, улыбается. Она единственная верит и открыто, не сомневаясь, говорит, что он покинет эти злополучные стены.
Герберт смотрит в ее побледневшее лицо и не чувствует к ней ничего, кроме сожаления. Она такой же потерянный и ничего не смыслящий человек, как и все остальные, как и он сам; учащийся, подобно новорожденному щенку, жить. Он поднимает руки, когда подбежавший санитар намеревается скрутить их у него за спиной.
– Все в порядке, нервишки сдают, что тут такого? У вас что, не сдают? Сходите-ка, в таком случае, к психиатру, тут их целый калейдоскоп на любой вкус, может, собственному персоналу и скидку предоставляют? – толкает санитара Люсьен, верещит, угрожая позвать главврача. Она намертво вцепляется в воротник Герберта, и кажется, что если его решат тащить насильно, им придется тащить его вместе с ней.
– Я поправил бант на ее блузке, еще чуть-чуть, и грудь бы вывалилась, – он пожимает плечами, не обращая внимания на тянущих его в разные стороны сотрудника пансионата и бывшую возлюбленную. Трещит хлипкий больничный свитер.
Санитар замирает, когда Люсьен размашисто бьет кулаком по столу и угрожает