Открывается дверь, и появляется женщина в белом халате. Предполагаю, что это доктор.
– Камилла Джексон? – спрашивает она.
Я киваю. Кладу обратно «Объяснение аутопсии» и смотрю на женщину.
– Я доктор Бадави, дежурный патологоанатом. Он готов, и мы можем начинать, – говорит она и одаривает меня короткой улыбкой, которую явно отрабатывала не один год. Не знаю, есть ли сейчас в медицинских университетах занятия по врачебной этике, но эта улыбка мне знакома. Не слишком радостная, не слишком жалостливая, соболезнования выражены коротким кивком, но никакого панибратства. Пусть родственники будут спокойными, и тогда получится делать эти перерывы в своем рабочем дне, эти раздражающие паузы между расчленением и отпиливанием макушек черепов как можно более короткими. Но вообще странно, как она говорит «он», как будто за дверью по ту сторону коридора меня ждет живой человек, а не тихо разлагающийся труп.
Она ведет меня в смотровую, объясняя по дороге:
– Мы оставили открытым только его лицо. Это стандартная практика. Боюсь, там все выглядит довольно бездушно, но не переживайте. Все не так, как в кино. Там только он. Хотя, боюсь, многие все равно находят процедуру травмирующей. Вы же сообщите мне, если почувствуете, что вам дурно… или что-то еще, да? У нас там есть стулья. Я зайду вместе с вами, вы посмотрите, и я спрошу, назвав его полное имя, он ли это, а вы скажете «да» или «нет». Хорошо?
– Да, – отвечаю я.
Комната оказывается совсем не такой, как я ожидала. Все эти фильмы про патологоанатомов – одно большое надувательство. Это обычный врачебный кабинет с двумя широкими дверьми, удобными для каталки или толстых посетителей, стены белые, как и везде, никакого отличия от стандартных помещений, за исключением тела на каталке в центре. Тело накрыто простыней, которую отогнули перед тем, как мы вошли, чтобы было видно лицо. Никакой театральщины, что показывают по телику. Только… мой отец, мертвый.
В первое мгновение я его не узнаю. Смерть расслабляет лицо, делает видимыми кости под ним. Под воздействием гравитации его челюсть опустилась, поэтому кажется, будто у него нет зубов. Но потом я понимаю, что это он. Постаревший на пять лет, отросшие волосы, словно компенсирующие начинающееся облысение, что-то напоминающее маленькие скопления вен в верхней части его щек. Я смотрю. И смотрю. И смотрю. В моей голове пусто.
– Как он умер? – спрашиваю я.
– Боюсь, мы пока не можем сказать, – отвечает доктор. – Мы проведем вскрытие после того, как вы подтвердите его личность.
– Может, какие-то предположения?
– Простите. Не могу. Протокол и всякие юридические тонкости. Могу ли я спросить, это тело Шона Джорджа Джексона?
Я киваю.
– Да.
Где-то глубоко внутри внезапно шевелится печаль. А, вот ты где, думаю я. Я уже начала волноваться, появится ли она. Шон Джордж Джексон. Более не с нами. Интересно, о чем ты думал, когда умирал?