Услышав такое, поднялись как один все монахи трех храмов и восьми обителей монастыря Хакусан и в сумерки девятого дня седьмой луны того же года силой в две с лишним тысячи человек подступили к усадьбе наместника Мороцунэ. «Солнце уже зашло. Отложим битву до утра!» – решили они и затаились в засаде.
Дышал прохладой осенний ветер, росой покрылись листва и травы; и молния пронзала тучи, и в блеске молний сверкали стальные украшения шлемов…
Меж тем наместник, учуяв, верно, что ему несдобровать, той же ночью обратился в бегство и отбыл в столицу. Когда на рассвете монахи приблизились к усадьбе и дружно грянул их боевой клич, из усадьбы не донеслось в ответ ни звука. Послали лазутчика на разведку. «Все убежали!» – доложил он. Делать нечего, пришлось монахам ни с чем воротиться домой.
Тогда решили они подать жалобу монахам Святой горы Хиэй; разукрасив священный ковчег[117], хранившийся в главном храме монастыря Хакусан, они на плечах понесли его в монастырь на Святую гору. В двенадцатый день восьмой луны, в час Коня, в тот самый миг, когда ковчег прибыл к восточному подножью Святой горы, с севера раздался оглушительный удар грома; громовые раскаты с грохотом покатились в направлении столицы. Внезапно повалил снег, и все кругом – и горы, и строения, и вечнозеленые кроны деревьев, – все скрылось под белоснежным покровом.
14
Священный обет
Ковчег поместили в храме Мародо[118]. Между божествами храмов на Белой горе, Хакусан[119], и Мародо связь глубока и тесна, как крепки узы, соединяющие родителей и детей[120]. Чем бы ни окончилось прошение, которое собрались подать монахи, поражением или успехом, оба великих бога, несомненно, возликовали при неожиданной встрече, и радость эта была превыше счастья рыбака Таро Урасимы, когда, вернувшись из подводного царства Царя-дракона, он повстречал своих правнуков в седьмом колене[121], превыше радости сына, покинутого отцом еще до рождения[122], когда спустя много лет он впервые улицезрел Шакья-Муни на священном Орлином пике[123]. Собрались все три тысячи монахов Святой горы Хиэй, рядами, плечом к плечу, стояли жрецы всех семи синтоистских храмов. Словами не описать, как торжественно звучали громогласно распеваемые молитвы, непрерывное чтение сутры!
Вскоре монахи Святой горы подали государю Го-Сиракаве прошение; Моротаку, правителя земли Кага, требовали они сослать в дальнюю ссылку, а наместника Мороцунэ – заточить в темницу. Но государь-инок колебался, решения не принимал.
– Не к добру это, не следует медлить! – встревоженно шептались умудренные опытом царедворцы. – С древних времен челобитные монахов Святой горы ставили превыше всех прочих жалоб. Уж на что безупречными вассалами были министр-казначей Тамэфуса[124] или наместник правителя Дадзайфу Суэнака, а пришлось обоим