Патриция шагнула от перил и уже хотела уйти в спальню, как верхняя ступенька противно скрипнула. Скрежет эхом разнесся между этажами. Фред резко обернулся, бросил трубку и подошел к лестнице.
– Патти, ты почему еще не спишь?
Она спрятала руки за спину и немного опустила голову.
– Тяжело уснуть.
– Ты подслушивала за мной?
Убегать или оправдываться не было смысла – отец поймал ее с поличным. Патриция любила частенько приврать взрослым, но в таких случаях предпочитала пользоваться честностью. Она помогала сохранить достоинство – и родители с восхищением называли дочь «мудрым ребенком», когда та не лукавила, а признавалась в дурных поступках.
– Да, папа. Я подслушивала, потому что мне не терпелось что-нибудь узнать о маме.
Фред устало вздохнул.
– Иди к себе, Патти. Когда я все узнаю, я обязательно тебе скажу.
– Ты уже так отвечал. Но ты знаешь. Что не должно попасть в газеты?
– Пока что это тебя не касается.
– Ты не говорил с мамой?
– Нет.
Он медленно поднялся к дочери и отвел ее в комнату.
– Теперь я прослежу, чтобы ты спала. У тебя завтра утром испанский. Что можно учить на сонную голову?
– Я не хочу спать, – Патриция забралась в постель, взбила подушку и села, прислонившись к ней спиной.
В слабом синеватом свете ночника было трудно различить, что выражало лицо Фреда. Он разговаривал, как всегда, мягко и спокойно – даже «это тебя не касается» из его уст звучало как осторожный уход от непростой темы. Но плечи заметно осунулись и сгорбились: очертания его сидящей за письменным столом фигуры напоминали старика. Долгое время они провели в тишине. Только тиканье настенных часов и хлопанье крыльев за окном среди деревьев напоминало о том, что они все еще не спят.
– Папа, – шепнула Патриция, – ну почему она мне даже ни разу не позвонила? Там, где она теперь живет, наверняка же есть телефон?
Фред откашлялся.
– Спи,