Невозможно было передать словами, что испытывал Саша в моменты таких вот приступов острого одиночества и понимания того, что жизнь его несчастна. Он становился на долгие дни и недели поникшим и грустным, и единственное, что спасало его, это была работа. Он брал дежурства и студентов, заменял приболевших коллег, писал давно обещанные статьи и лекции… А когда работать становилось совсем невмоготу, он говорил себе со злостью: «Вкалывай, вкалывай, достигай еще большего совершенства! Ведь ради этого ты тогда оставил ее! Так что же, получай! Работай до седьмого пота, до звезд в глазах, ты этого хотел! Падай без сил на кушетку в ординаторской после того, как простоял за операционным столом десять часов без перерыва, не имея возможности даже пошевелиться! Спи на ходу, возвращаясь домой после суточных дежурств, и смотри сны! Так тебе и надо!»
Он очень завидовал в такие моменты людям, способным создавать что-либо: книги, полотна, стихи и особенно – музыку. Саша читал много биографических книг об известных музыкантах, живописцах, поэтах и знал, что большинство великих произведений рождались у авторов именно в минуты душевных мук, как правило, связанных с любовным недугом. Наверно, думал он, им становилось легче, когда они выражали свои чувства в произведениях, выплескивали страдания на бумагу, на холст или на нотный стан… Сам он этого не умел, но иногда все же садился за инструмент – совсем редко, когда навещал родительскую квартиру. Фортепьяно стояло в большой комнате, и он тщательно следил сам и просил тетю Клаву, которая приходила делать иногда уборку, за тем, чтобы у инструмента всегда была вода. Саша тихонько придвигал к нему стул, открывал крышку и брал аккорды. Порой даже становилось легче, если он не углублялся в воспоминания, связанные с фортепьяно и Катей: как он сидя голышом за инструментом, стоящим в ее спальне, играл для нее французские мелодии. И как нежно и щемящее звучали в тишине ее квартиры «Если б не было тебя», «Салют!», «Уезжаешь, милый, вспоминай меня», а Катя, задумавшись и широко раскрыв глаза, смотрела куда-то вдаль и слушала… Если он не вспоминал об этом, становилось легче, и он снова нырял в круговорот своей работы, потому что иначе просто уже не мог: понимал, что с годами становится все более нужным своим пациентам, ведь были манипуляции, которые во всем городе мог сделать только доктор Корольков, а значит, только от него зависели жизни людей, попавших в беду.
2015 год
«Никогда ни одна женщина не принадлежала мне так: до слез, до боли в груди, как принадлежала Катя», – вдруг понял он и, вынырнув из воспоминаний, как выныривал в детстве из серой воды реки Бердь – почти задохнувшись, осознал себя лежащим в пустой ординаторской на холодной кушетке, под отвратительным