Осенним вечером 183* года в Яффском порту на берег сошли два русских путешественника. За ними брели носильщики, навьюченные баулами так, что были видны только семенящие ноги.
Их встречал молодой человек в пыльной одежде, явно приехавший в порт издалека.
Один из прибывших был низкого росту и склонен к полноте. Второй, хоть и казался старше, был быстр и резок, рядом с ним встречающий и вовсе выглядел юношей.
Путники были одеты в дорожное немаркое платье. За ними волочили ящики и чемоданы – в необычном даже для здешних мест количестве. Слуга нёс лишь небольшой саквояж.
С виду они походили не на паломников, а на концессионеров. Но сколько бы ни было у них багажа, какой путь бы они ни преодолели, восточный порт проглотил их, смешал с толпой носильщиков, с горами тюков, с деревянными ящиками и грудами джутовых мешков. Запахи Востока закружились вокруг прибывших, как знойный ветер, перемешанный с песком. Но видно было, что им всё не впервой – и запахи, и тягость долгого путешествия, – разве толстяк, изнемогая от жары, крутил головой. Толстяку было дурно, но он старался не отставать от своих товарищей.
Они отправились в гостиницу для европейцев и по дороге говорили между собой по-французски.
У дверей гостиницы их встретил каменный слон. Изображение животных, как известно, порицается Кораном, но, если оно сделано для глаз неверных и служит привлечению денег, на это можно закрыть глаза. У мусульман и иудеев слон считается нечистым, его нельзя есть, но этот слон был из камня, так что никто и так не подумал бы его тронуть. Впрочем, хозяин был армянин и с разными гостями вёл себя по-разному, притворяясь то греком, то турком, а то евреем.
Один из путешественников остановился, разглядывая слона. Услужливый хозяин завёл долгую речь, в которой мешались исчезнувшие страны и мёртвые цари. Он рассказывал о восстании евреев в начале нового исчисления времени, которое Селевкиды пытались растоптать слонами. Но слоны стали лёгкой добычей в горах и на узких дорогах.
Часть из них просто бросили, отступая. Они были мудрее людей и ушли в леса. Это были слоны-дезертиры, – в этот момент хозяин подмигнул и расплылся в улыбке. Было видно, что он одобряет выбор слонов.
Во время Великого восстания уже евреи призвали бесхозных слонов и пошли с ними на Йодифат. Теперь слоны давили римлян. Но восстание догорело, и слонов постигла участь восставших – так всегда бывает, когда примкнёшь не к той стороне. Победитель не разбирает мотивов, он очищает пространство – и слонов, выведя в поле, казнили, как людей.
– Но, – говорил хозяин, – перед вами не боевой, а мирный слон. Он прибыл сюда по торговым делам, а не за этим. Мой слон уютный и домашний, и вам здесь будет уютно, как дома.
Задержавшийся путешественник, впрочем, уже шёл внутрь, не слушая.
Только когда русские странники остались одни, заняли номера, а потом сошлись вместе, они перешли на свой язык.
Они стояли в комнате старшего, где, как убитые на войне, громоздились друг на друге нераскрытые ещё тюки и сумки.
Посреди большого стола легла карта, её придавили по краям четыре тяжёлые бутылки.
Ночной зной втекал в комнату через ажурное оконце, за окном едва шевелились пальмы. Но троица не обращала внимания на жар старых камней.
– Пётр Петрович, я рекомендую вам виски – от британцев взят, весьма хорош, – предложил молодой на правах хозяина.
– А скажите, Михаил Павлович, британцы всё о нас знают?
– В пределах допустимого. Тут лучше пусть знают что-то, понятное уму, полная скрытность рождает нежелательные фантазии.
– А я, извините, выпью анисовой. Мне не привыкать. – Это был толстяк.
К нему обращались «Максим Никифорович», будто на равных, но, судя по всему, звания он был низкого.
Максим Никифорович быстро сомлел и ушёл к себе. Через мгновение послышался его бодрый храп.
Заснули все. Заснули путники на постоялых дворах, заснули купцы в задних комнатах своих лавок, уснули императоры и князья, спали часовые в караулах, забылись беспокойным сном холерные больные по всей Азии и Европе, дремали учёные мужи, обхватив свои микроскопы и телескопы, будто неверных молодых жён, разве руку какого-нибудь поэта ловила рука молодой прекрасной женщины – но так мало кому везёт.
В это время в иерусалимском монастыре смотрел незрячими глазами в потолок старый монах. Ночь наступила для него давно, но он умел отличать свет от тьмы по тому, как они касались его лица. Впрочем, в его келье никогда не было света, а выходить наружу ему было трудно.
Монах думал, что Господь тоже спит, иначе Он не заставил бы его видеть во снах прошлые жизни. Это противоречило правилам веры, норовило приспособить её к восточным делам. Здесь, на Востоке, всё, что располагалось достаточно далеко в направлении восхода, казалось несуществующим. Но