Не такой уж пустой разговор.
Заметил: у стариков-стариков и у старушек-старушек часто вопросительный и удивленный взгляд. Даже если у них под мышкой папочка или в руках пучок салата.
Автобиография текста
«Ваня с 42-й улицы»
Американский фильм «Ваня с 42-й улицы» Луи Маля. Здесь, кажется, впервые угадан абсурдизм Чехова. В отечественной критике эпитет «абсурдизм» по отношению к Чехову-драматургу произносится редко и лишь как одобрительное преувеличение – вроде того, как про великого актера говорят, что он был прирожденный клоун. В основном режиссеры пытаются лишь уточнять или переиначивать жанр. Лирическая, психологическая или символистская драма, метафизическая комедия, трагикомедия, трагедия, фарс и так далее. Разброс жанров обличает растерянность. На Западе нередко говорят о театре абсурда Чехова, но мне неизвестно, есть ли опыты таких постановок. У Луи Маля получилось.
Актеры репетируют «Дядю Ваню». Двойная условность: фильм о театральной постановке Андре Грегори (он сам на экране и к тому же один из авторов сценария). Переход от житейского общения актеров к диалогам персонажей едва заметен. Играют просто, с бедным реквизитом, сугубо бытовую, семейную, житейскую историю. Так просто и простодушно, как ведут себя герои Ионеско и Беккета, предполагая, что мотивы их поступков для любого и каждого яснее ясного. Так искренно и безыскусно! Не комедия, не сатира, не мелодрама, боже упаси. Абсурд.
И «небо в алмазах» – будто цитата из Северянина.
Так начинают…
От Блантера до Бетховена
В детстве я дирижировал симфоническим оркестром, который с труднообъяснимой регулярностью звучал из радиоточки. У соседей завелись в фисгармонии древесные жучки – я потребовал, чтобы инструмент перетащили к нам. Лет пять, пока отец боролся с жучком потравами и локальными ампутациями, я ежедневно извлекал из расстроенной клавиатуры волшебные звуки.
Меня повели в подвальный этаж местного клуба учиться игре на фортепьяно. Учитель, напоминающий повадками то ли Карлсона, то ли вежливого зубного врача, обещал сделать из меня Вана Клиберна. Репетировал у Соколовых на их красном пианино с подсвечниками. Одну маленькую мечту Карлсон помог мне осуществить – я разучил футбольный марш Блантера. Но дальше дело закисло, в то время как я готовился к долгой дистанции.
Лето я провел за самостоятельными занятиями и ближе к осени пошел сдавать экзамены в школу имени Римского-Корсакова на Некрасова. Удивленной комиссии я сообщил, что буду исполнять этюд Черни, пьеску Моцарта и на закуску «Марш Ракоци» Листа. Для поступающего в первый класс это было круто. Марш Листа – оркестровое произведение, но и фортепьянная версия Горовица, если она в то время существовала, счастливому исполнителю футбольного марша Блантера вряд ли была по зубам. Комиссия открыто веселилась: Моцарт и Лист были из музыкального альбома для начинающих. В конце меня попросили, повернувшись спиной к пианино, спеть набранные аккорды. С этим, не знаю как, я справился