– Разрешите закурить? – вместо ответа спросил Эдмонсон, доставая пачку сигарет. – Курите, это «Фатум», отличные сигареты.
– Благодарю вас, я не курю, – отказался Лавров.
Эдмонсон сел в кресло и закурил: он был взволнован.
– У вас очень странное представление о Советской стране, мистер Эдмонсон. У нас нельзя безнаказанно оскорблять человека. Я вызвал дежурного секретаря посольства и попрошу вас, когда придет машина, покинуть Большой театр.
– Я надеюсь, вы не лишите меня удовольствия увидеть третье действие балета, – вежливо напомнил Роггльс.
– Прошу вас, антракт уже кончился, – сказал Лавров и проводил Роггльса до двери партера.
Девушки были свидетельницами инцидента в буфете. Услышав обращение Эдмонсона к Роггльсу, они узнали в нем автора нашумевшей у нас книги «Предатели нации». Кроме того, сегодня газеты, напечатав большую статью «Прогрессивный журналист перед судом реакции», вновь напомнили о Патрике Роггльсе. В этой статье было рассказано о выступлении в сенате Мориса Поджа и об отказе матери Роггльса от своего сына.
Прогрессивный журналист вызывал к себе чувство симпатии и дружеского уважения как мужественный и сильный человек.
Когда Роггльс вошел в партер и занял место, не очень уверенно, по-английски, Люба спросила его с большой долей участия:
– За что он вас оскорбил?
– Видите ли, не знаю, искренне или нет, Эдмонсон, корреспондент «Марсонвиль Стар», в буфете высказал несколько красивых гуманных мыслей, но одно дело кудрявые фразы за бокалом вина, другое – мужественное заявление в печати. Я знаю этих джентльменов пера: в кулуарах общественных учреждений – мысли со следами завитушек перманента, а на страницах газеты – статьи, издающие подозрительный запах посольской кухни. Эдмонсону я сказал правду, но правда оказалась ему не по вкусу, – ответил Роггльс на отличном русском языке.
– Тише! – в благородном негодовании прошипела рядом сидящая старушка.
Началось третье действие балета.
– Дай мне, Красуля, программу, – шепотом попросила Люба и углубилась в чтение.
Машеньку нельзя было назвать красавицей, она скорее была дурнушкой, но девятнадцать лет – такой возраст, когда девичья свежесть ярче зрелой красоты. Радость жизни, нетерпеливое ожидание этого вечера, редкого вечера без внимательной опеки отца, делали ее особенно оживленной, хорошенькой. На ней было новое платье сиреневого крепа с маленьким декольте. Букетик ярких искусственных цветов у корсажа выгодно подчеркивал ее свежесть. А мамин золотой медальон на бархотке и тоненькое колечко с бирюзой увеличивали сознание того, что она переступила порог своей юности и жизнь раскрывает перед ней какие-то новые, еще не изведанные дали.
В Большом театре Маша бывала и прежде, но каждый раз здесь все как бы вновь поражало ее своим масштабом и великолепием. «Лебединое озеро» она впервые видела еще девочкой, второклассницей. Теперь она смотрела балет будто впервые. Тема