– Фу, черт, где ты этаких баб понабрал?
– Помилуйте, баринушка, все ваши.
– Куда ж мы их девать будем?
– Не знаю, баринушка, если их продать – срам и в люди показать, а если их похоронить, то их и живых земля не примет.
– Дурак мужик! Ежели их продавать да хоронить, легче их переварить.
– Да это, баринушка, хорошо. Они будут молодые.
– Нет ли у тебя какого дохтура?
– Есть, баринушка. (Кричит.) Кори, кори, ходи сюды! Я тебе работушку найшел.
Входит врачель, господин спужался его.
– Фу, да ты черт!
– Нет, я не черт, я есть врачель Больфидар, а лечебный мой дар известен. Известен я по всему граду, куда вступлю во двор, где немочных собор, всем подам отраду: у кого порча иль чума, иль кто сойдет с ума – всем здравие даю <…> и смерть у меня трепещет.
– Когда ты так говоришь, должно быть, ты мне баб переваришь.
– Это дело мое, барин. Кричи приказчика, пусть зовет баб.
– Приказчик!
– Что ты, барин, грош даешь в ящик?
– Зови ко мне старух!
– Брат Филат, веди баб к баринушке.
Филат (говоритбабам). Смотрите, старушонки, отвечайте и кланяйтесь ему.
– Как его, бае, зовут?
– Иван Панкратьевич.
Бабы идут, сами плачут и барину кланяются:
– Иван Панкратьевич, батюшка, живы души на эфтой стуже!
– Да ничего, бабушки, здорово, здорово! У! Какие старые! Ну вот, бабушки, воля теперь вышла: я прежде вас переварю, потом на волю отпущу. Веди их, приказчик, на фабрику к врачелю!
Бабы воют:
– Милые мои детушки, и-о-х, и-о-х, и-о-х! Срам людской, позор позорской… и-о-х! (Нетак плачут, как воют.)
– Приказчик!
Приказчик (плакамши):
– Чего изволишь, баринушка?
– Скоро ль будут бабы готовы? <…>
Барин, не дождавшись, идет на фабрику, баб кладет врачель в котлы.
– Хо, хо, хо! Огни горят, котлы кипят, тут ихния души варят. Много ль возьмешься в сутки переварить?
– Одну дюжину, барин.
– А – из дюжины?
– Полторы бабы! Да вот, столько ль не варил, да мало секрету положил: выварил одну Бабу-Ягу. Принимай, барин!
Барин спужался:
– Это черт!
– Нет, барин, баба твоя!
– Когда баба моя, сыграйте нам что-нибудь.
Ванька-Барсук играет. Чиж поет:
Как у наших у ворот
Стоял Мартын – кривой рот…
Барин с Бабой-Ягой пляшут, Яга тащит его в преисподнюю.
За этой сценой следует ряд других: цыгане поют песни и пляшут; проходят похороны «Фельдмаршала Гибенского-Заболканского Ивана Федоровича Ериеванского, капитана Гребенкина». Гребенкин вместе с женою своей патриархально лет тридцать комадовали торопецкою инвалидною командою; оба несколько лет уже покойны, но комедчики, «спуская» их похороны, подшучивают над обоими. Далее идут попы, служат молебен «закатистый» и поют пьяную песню. В новой сценке выходит Ванька-Барсук (живой – за простыней, играет на скрипице, а это бумажный Ванька) пляшет и поет. Далее: Нищий с сумой