Компания шкодников припустила за угол, к трамвайным путям.
– Ну ты даешь! – оказавшись на безопасном расстроянии, озадаченно произнес Алька.
– Ништяк! Пускай почешутся, жандармюги. Никто не может безнаказанно обижать Робика! – гордый собой, объявил Баулин.
Он вновь подбросил дров в костёр собственной популярности. Вот и сейчас – товарищи по несчастью смотрели на него с восхищением. Через минуту Забокрицкий и Липатов разбегутся каждый на свою работу. Один – в редакцию газеты, другой – на станцию переливания крови. И уже к вечеру через них по городу разлетится весть о новой шкоде дерзкого циника-расстриги.
Город пробуждался. Клочковатое хмурое небо разъяснялось над покоцанными хрущевскими пятиэтажками. По проспекту катились первые троллейбусы. На противоположной стороне улицы, у магазина «Дружба», возле автоматов с газировкой, закинув кверху заросшие кадыки, трубили зарю первые «горнисты», – винный отдел открывался с одиннадцати, но с заднего хода вовсю торговали «бормотухой».
Вскоре их осталось трое. Ушли, коротко попрощавшись, новые знакомцы – Липатов с Забокрицким. Умчался воскресший Павлюченок – переодеваться к заседанию партбюро. Робик Баулин провёл языком по пересохшему нёбу. Достал из кармана мелочь. Намекающе оглядел оставшихся.
Поняв, что предстоит выпивка, Оська Граневич скривился. Спиртное он не терпел. Если остальные закусывали, чтобы пить, то он, напротив, выпивал, чтобы приобрести право закусить.
Еще в пятом классе при первой же коллективной выпивке с участием девочек расхрабрившийся Граневич объявил, что к вину приучен с детства и пьет его, подлое, как компот, – гранеными стаканами. С первого же стакана и блеванул, за что схлопотал от ехидного Альки кличку Гранёный. Впрочем, быстро сменившуюся нежным – Гранечка.
С тех пор процесс пития оставался мучителен как для самого Оськи, так и для собутыльников. Гранечка вталкивал в себя выпивку, подставляя ладонь под подбородок, по которому стекала предательская струйка. Собирал в горсть и – снова через силу глотал. Мучения искупались приобретенным правом слопать баночку «Мелкого частика», «Кильки в томатном соусе» или кружалку колбасного сыра.
Сейчас же, после тяжёлой ночи, одна мысль о выпивке вызвала в нём рвотные потуги. Оська аж застонал.
Спасение пришло неожиданно. Умиротворённую утреннюю тишь разнесло вдребезги тарахтение мотоциклетного мотора – со снятым глушителем.
Тарахтение сделалось надсадным, и в то же мгновение с проезжей части, лихо проскочив меж двумя встречными трамваями, вылетел разрисованный, весь в переводных наклейках, мотоцикл «Ява», перемахнул через бордюрчик, юзом просвистел по тротуару и со скрежетом затормозил в полуметре. Физиономия мотоциклиста – Фомы Тиновицкого – сияла блаженством.
– Говорил же, успеем! – обернулся он к вцепившейся в него пассажирке – Наташке Павелецкой.
– Чтоб ещё раз с тобой, самоубийцей!.. – ругнулась та. Соскочив с мотоцикла, подбежала к Альке, с разгону повисла у него на шее.
– Туська!