XXXII
Голод – не самый страшный враг студентов. Когда полностью заканчиваются запасы съестного, а в чашке есть только кипяток без намека на заварку – выручают оптимизм молодости и непобедимое чувство юмора. Стипендия еще только через неделю, но дух не унывает, резвится с усмешкой, не жалуется, а ищет пути. В общежитии голод и вовсе не помеха. На исходе века еще сохранилась культура взаимовыручки, полки в холодильнике были общими. Гастрономический индивидуализм не прижился в период выживания, едой делились щедрым жестом, абсолютно не задумываясь о завтрашнем дне. Ведь будущее всегда возвращалось сытным бумерангом, исключений не было. В одной из комнат находилось пару картофелин, в другой – луковица, в третьей – банка маринованных грибов из дома. Все это скудное богатство в умелых руках превращалось в настоящий шедевр кулинарии, казавшийся непостижимо вкусным для неискушенных голодных желудков. Бывали дни, когда еды и вовсе не оставалось. Ловкие мальчишки, обходя все ловушки первых примитивных камер в супермаркетах, притаскивали под объемными куртками настоящее состояние: сало, колбасу, зефир, мороженое и другие влекущие лакомства.
Комплекс общежитий представлял собой своеобразный ансамбль современных пирамид. Каждый последующий верхний этаж сужался, устремляясь к небу, и это уменьшение площади оставляло на кровле предыдущего уровня эксплуатируемую террасу. Металлические лестницы соединяли плоские крыши друг с другом мистической хваткой, порождая гулкие ржавые связи между студентами. Лиля видела много красивых ландшафтов и зданий в своей последующей жизни, но ничто не могло сравниться по настроению с мерцающей романтикой этого места. Проказливые невинные воришки вытаскивали через тамбур старый стол, чертыхаясь в темноте, случайно вступая в собачьи экскременты. Девушки зажигали свечи, усиливая звездную нежность неба, нарезали украденные запасы и начинался пир, наполненный философскими беседами, чувственными шутками, очаровывающим теплом гитар. Небо города казалось таким близким и родным, свет звезд словно ласкал грифы и отражался в глазах, утонувших в безмятежной радости. Это было время рока, прорвавшихся голосов поколения, надрыва и всеобъемлющей музыки. Тексты были вторичны, они просто дополняли оглушительную магию мелодий. Время русских рок-групп, несущих смысловые нагрузки, отражающие протест, заканчивалось. Лаконичная простота Цоя и лиричный мятеж Наутилуса сменялись постмодернизмом Земфиры с музыкальным потоком сознания. Это был новый вид боли, выплеснутый прямо в лицо, взорвавший привычную рациональность. Западные исполнители все еще бережно хранились в сатанинском, зрелом совершенстве, вырываясь из открытых окон с безграничным упрямством превосходства.
Студентов