Отсюда мне не так хорошо видно. И я заслоняюсь от встречного солнца, встающего над водой.
Мы поздние дети. Я родился – отцу было за пятьдесят. Сейчас, когда я пишу этот рассказ, мне почти столько же. Я слышу шум прибоя, крики чаек. Свежий ветер с моря приносит запахи горячего песка, травы и морской гнили. В тёплом мареве дрожат, истаивают спицы тележных колёс. И телега не катится – плывёт сквозь золотое сияние.
Отчего же я не крикну, не взмахну призывно рукой: «Возьмите и меня!» Но я молчу, скованный этим видением и необъяснимой печалью. Мне кажется, это я, там, за спиной отца. Беспечно свесив ноги, я смотрю, как колеса оставляют след на песке. Ветер переметает тележную колею, пригибает траву, ворошит мои волосы. И телега, и лошадь, и две фигурки теряются, исчезают в слепящих бликах…
Младшенький, Сергунчик, Сергунёк, как называет моего брата наша мать. Она любит его по–особенному, мне кажется, больше всех. Старший брат уже учится в школе. А я всего лишь средний. Серединка на половинку. Ни то, ни сё. И я завидую младшему. У меня с ним война. Мы не дерёмся, как обычно дерутся мальчишки. Почему–то я никогда не мог ударить брата. Ко всему, он псих. Я притесняю его, изощрённо, изобретательно. Знаю, что это нехорошо. Но я ничего не могу с собой поделать. Я довожу его до слёз и отступаю.
– Сергу–у–шечка! – язвительно тяну, дразнясь. Мне семь лет. Младший брат на год моложе. Но для меня он безнадёжно младший. В моём представлении он маленький и ни на что не годный. Какое–то время у него был энурез, и это окончательно опускало Сергунька в моих глазах. Я демонстративно и презрительно морщил нос, подчёркивая его телесную слабость.
Наши игры всегда кончались плачем младшего. Однажды, бросая ему крупные камни, из которых он что–то строил на песке, я с вызовом бросил очередной камень ему в лицо. Камень рассёк бровь. Мой брат залился слезами. И кровь текла по щеке. Он плакал и размазывал по лицу слёзы и кровь. Мне это доставляло странное удовольствие…
В другой раз, поздней северной весной, когда море ещё не освободилось ото льда, Сергунёк ступил на льдину. И льдину отнесло от берега. Наша вислоухая собака, помесь ездовой и охотничьей, бросилась в воду, подплыла к льдине и взобралась на край. Льдина накренилась под собакой. Я видел, что брат испугался.
– Уйди, Рекс! – закричал он и согнал его в воду. И собака опять влезла на льдину. Всякий раз брат сгонял собаку. Он гнал её и плакал от страха. Он боялся глубокой воды под непрочной льдиной. Он не умел плавать, как не умел плавать и я. Всё казалось мне тогда смешным и забавным. Я не понимал опасность происходящего. И я смеялся, пока сосед–старшеклассник не подал длинный шест моему брату, и тот смог подтянуть льдину к берегу.
Повзрослев, мы примирились, но тлеющий уголь детской войны так и остался в наших сердцах. Позже я научился уважать суверенную территорию младшего. Может быть, что–то изменилось, когда я вытащил Сергунька, тонущего в другой весенней воде.
У нас была опасная забава прыгать с льдины на льдину. Лёд крошится, уходит из–под ноги. Оттолкнувшись, нужно прыгнуть на следующий обломок, добежать до берега. Когда–то из ледяной полыньи меня спас старший брат. Теперь, возвращаясь назад, выбирая льдины покрепче, я бежал к младшему. С испугом в глазах он тянул руку из воды навстречу мне. Наверное, он думал, что я брошу его.
Моя одежда всегда доставалась младшему, как бывает в больших семьях. И это не прибавляло теплоты между нами.
– Не психуй, Сергунёк! – говорил я брату.
Совсем маленькие, мы ходили в обносках. Это потом появились добротные вещи, куртки на молниях, вязаные свитера. Из–за границы пошёл импорт – лёгкие японские плащи–болонья, которые можно было сложить и спрятать в кармане, ослепительно белые нейлоновые рубашки, кожаные остроносые штиблеты.
Я помню хмурый летний день и двух парней у поселкового клуба в узких красных галстуках. Среди серого красный цвет кажется особенно ярким. В клубе крутят очередной индийский фильм. Парни поют модную песню, в которой «бригантина поднимает паруса». Моя мать крепко держит меня за руку.
– Стиляги! – роняет она презрительно. Я выворачиваю голову назад.
– Про Флинта и Роджера… – бормочу я. Мне хочется дослушать песню.
– Не нужно брать с них пример, – говорит мать.
Я в каких–то салатных чулках на резинках. Мне кажется, все смотрят на мои чулки и смеются.
– Это девчоночье, – твержу угрюмо. Я хочу скорее домой.
Но всё это будет потом.
А сейчас я бегу за телегой. Возница, оборачиваясь, придерживает лошадь. Я в перешитом отцовском пиджаке, который мне до колен.
Я догоняю телегу, запрыгиваю. Следом бежит, торопится Сергунёк. Он в таких же одеждах с чужого плеча, он путается в них.
Мать стоит у калитки.
– Не обижай его! – кричит она. И я с ухмылкой сталкиваю