ТОЛСТОЙ. Я это знаю. Сей зритель изволил уйти средь действия.
МАСКА. После того как собак спустили, он удалился незамедлительно. Когда ваш господин Милованов велел, чтоб все подобрали фалды, и крикнул: «Он зол до чрезвычайности!» – я этак скосила око на ложу и вижу – она уже пуста.
ТОЛСТОЙ. Очень обидно. Его Величество самого главного не дождался. Ни того, что Фантазию отыскали, ни свадьбы, ни монолога под занавес, где автор честит самого себя.
МАСКА. Публика монолог приписала возмущению господина Мартынова.
ТОЛСТОЙ. Делает честь ее уму. Нет уж, артист сказал лишь то, что полагалось ему по роли.
МАСКА. Мои слова вас не утешат после монаршего неодобрения, и все же не могу утаить – мне ваша пьеса весьма понравилась.
ТОЛСТОЙ. Пьеса моя не только моя, я писал ее купно с моим кузеном.
МАСКА. Что ж, разделите мои хвалы. Только дозвольте мне обращаться к вам одному. Здесь вся декорация – музыка, маски, игра в загадки – все превращает наш разговор, пусть он даже и об искусстве, почти в рандеву, в счастливую встречу, предназначенную судьбой. Если, конечно, вы в нее верите и склонны к изящному мистицизму. Но коли эта встреча меж нами, то третьему здесь не может быть места, будь он даже ваш двоюродный брат.
ТОЛСТОЙ. Согласен. Я очень верю в судьбу.
МАСКА. Вернемся ж к предмету нашей беседы – ваш водевиль не водевиль, даже не фарс. Что ж он такое? «Уж не пародия ли он?» Пушкин, как всегда, нам подсказчик. Но если это действительно так, то, стало быть, есть и мишень пародии. Кто же она? На всякий случай публика поспешила обидеться.
ТОЛСТОЙ. Снимите маску.
МАСКА. И не подумаю. Коли интрига, так уж интрига. Вы сами хотели сбить меня с толку. Вы отрицали, что вы поэт. И были неискренни, я уж сказала.
ТОЛСТОЙ. Я весь нараспашку. Не то, что вы.
МАСКА. Неправда. Вы узнаете ль эти стихи? (Чуть нараспев.)
«Дождя отшумевшего капли
Тихонько по листьям текли,
Тихонько шептались деревья,
Кукушка кричала вдали».
ТОЛСТОЙ. Чур меня чур. Это немыслимо. Я не печатал этих стихов.
МАСКА. И все-таки мне достался список.
«Не знаю, была ли в те годы
Душа непорочна моя?
Не многому б я не поверил,
Не сделал бы многого я».
Ах, кабы это было возможно – все наново, набело, все по-другому…
ТОЛСТОЙ. Снимите маску, ради Христа.
МАСКА. Нет, Игрек и Зет. Да и время вышло. Прощайте.
ТОЛСТОЙ. Вы не поступите так. Ведь это было бы бесчеловечно. Явиться, смутить мое спокойствие и вдруг исчезнуть вместе с мелодией.
МАСКА. Я оставляю вас.
ТОЛСТОЙ. С чем – скажите? С ошиканной пьесой? С моим смятением? Не уходите. Я умоляю.
МАСКА. Пора. Прощайте и не ропщите. Однажды мы увидимся вновь.
Январь 1851 года. У Алексея Жемчужникова. За столом – хозяин и его брат Владимир. В нем, если приглядеться, можно узнать того, кто, одевшись офицером, посетил архитектора Лилиенкренцляйна.
ВЛАДИМИР. Куда же запропа