Характерно, что эта идея родилась не в кругу «литературных аристократов», к которому баснописец был традиционно близок, а у литераторов «торгового», то есть сугубо профессионального направления. Переход от домашнего формата празднования к публичному означал легитимацию всего литературного «сословия» как профессиональной корпорации, а самой литературы – как общественного служения.
Греча, весьма вероятно, вдохновила высказанная Шевыревым умозрительная идея столетнего «юбилея русской поэзии». И здесь как нельзя более кстати пришелся Крылов. Такую возможность нельзя было упустить, даже если бы для этого потребовались кое-какие натяжки.
Если день и год рождения Крылова ранее хотя бы упоминались в печати, то вопрос о начале его литературной деятельности оставался совершенно неисследованным, и потому дата, от которой отсчитывалось 50 лет, была выбрана, в общем, наугад.
«В начале 1838 года Крылов в разговорах как-то вспомнил, что за пятьдесят лет пред сим, именно в феврале 1788 года, он напечатал первую свою статью в „Почте духов“», – пояснит семь лет спустя Булгарин468. С «Почтой духов» связывал первые шаги Крылова в литературе и С. Н. Глинка469. При этом, как несложно было при желании установить, крыловский журнал начал выходить вовсе не в феврале 1788 года, а в январе 1789-го.
Имелась и другая версия вступления Крылова на поприще литературы. Года за два до юбилея Лобанов обнаружил публикацию его юношеской трагедии «Филомела», которая считалась утраченной, и датировал ее создание 1786 годом470. Плетнев в биографии Крылова, вышедшей в 1847‑м, прямо связал это библиографическое открытие с юбилеем (спутав, впрочем, дату написания трагедии с датой ее напечатания):
Хотя еще с лишком за год перед тем совершилось пятидесятилетие со времени появления его «Филомелы» в печати, но вспомнили о том только по случаю приближавшегося дня его рождения471.
В итоге неуверенность организаторов ощущалась даже в официальном наименовании праздника в честь Крылова, – «день его рождения и совершившегося пятидесятилетия его литературной деятельности» (курсив наш. – Е. Л., Н. С.). Невнятность повода, однако, не помешала воспользоваться им в полной мере.
Не менее важна была и другая – полемическая – подоплека этого замысла.
Еще в конце ноября 1837 года Булгарин в статье «Кончина И. И. Дмитриева», в очередной раз напомнив о давнишней распре между поклонниками двух баснописцев, агрессивно подчеркнул превосходство Крылова, «несравненного» в своей народности472. Это был проверенный способ подразнить его вечного оппонента Вяземского, некогда опрометчиво поставившего Дмитриева выше. Теперь, когда Крылов прочно занял первую строку литературной табели о рангах,