Дуа за неверного. Егана Джаббарова

никогда и не перед кем не оправдывающегося: того, кем сам хотел стать. Если нас приглашали в гости или на свадьбу, отец надевал свой чистый, выглаженный, дорогой костюм и черные лакированные туфли. В отличие от мамы отец никогда не экономил на костюмах, рубашках и пиджаках – спокойно отдавал почти половину месячной зарплаты за красивую одежду, платил не за куски ткани, а за это сладкое, окутывающее с головы до ног чувство другой жизни. Одевшись, он брал духи и опрыскивал всего себя. Парфюм заканчивался очень быстро, поэтому на все праздники, из всех конференций и поездок я привозила отцу очередной флакон хороших мужских духов. Шлейф от его приготовлений повисал на несколько минут, наполняя комнату характерным запахом – запахом отца и его другой жизни. Этой жизни он желал нам.

      Правда, я все чаще и чаще замечала, что Серега спит с учебником на голове, носит не строгий костюм, а футбольные гольфы и шорты. Вместо шлейфа мужского одеколона он пах потом, тяжелым подростковым потом, который присущ только мальчикам. Он приходил разгоряченный после футбола и последовательно стаскивал с себя синтетическую футболку, затем шорты и, наконец, самое пахучее – длинные футбольные гольфы. К приходу отца он обычно садился за чтение, но по его лицу было заметно, что его не интересовала юриспруденция и работа в прокуратуре. Стоило ему открыть учебники, он начинал зевать, его широко открытый рот хватал воздух и, заглотнув пустоту, закрывался, как двери общественного транспорта. Он все ехал и ехал в пункт назначения: улица. Прозевав положенное количество остановок, Серега срывался, натягивал на себя серый свитер и впрыгивал в кроссовки, чтобы выбежать на улицу, пока отец не успел встать, надеть тапки и спросить:

      – Серега, куда?

      Брат действительно поступил, правда, только на платное отделение, а обучение в юридической академии было недешевым. На работе отец таскал коробки с металлическими черенками, вилами, цепями, уходил в семь утра и приходил поздно вечером, ложился на диван и все чаще подзывал Сергея «потоптать».

      Сережа тоже уходил утром и приходил поздно вечером. Университет – четырехэтажное здание, подозрительно напоминающее офисное. В нем не было монструозности классических академий, изящных колонн, высоких тяжелых дверей: напротив, здание было новым. С недавним ремонтом, с дорогими пластиковыми окнами и огромной вывеской над входом, где неприятными официозными буквами было написано название. Лучшим в университетском дворе были огромные ели, они плотно прижимались друг к другу и прикрывали четырехэтажного серо-черного уродца, но главное – они любили поговорить. Самые старые из них присматривали за молодыми, осудительно цокали на студентов, вздумавших напиться и блевануть под ними или кинуть мусор: елки-дети с ужасом смотрели на взрослые деревья и шепотом вымаливали: обереги мя от дурнаго глаза, от азбуки, от буки, от заразы4.

      Всякий раз, когда Серега проходил мимо елей, ему казалось, что он слышит неразборчивое бурчание, но он не придавал