Сказав это, Филеас Фогг взял свою шляпу левою рукой, надел ее себе на голову, как автомат, и исчез, не сказав более ни слова.
Паспарту услышал, как дверь на улицу затворилась в первый раз, – то уходил его господин; потом во второй раз, – то уходил его предшественник Джемс Форстер.
Паспарту остался один в своей комнате.
II. Паспарту убеждается, что он нашел наконец свой идеал
«Клянусь честью, – сказал про себя Паспарту, еще несколько озадаченный, – я видал у мистрис Тюссо экземпляр точь-в-точь как мой новый господин». Надо заметить что «экземпляры» мистрис Тюссо не что иное, как восковые фигуры, тщательно посещаемые в Лондоне, которые сделаны так живо, что только что не говорят.
В эти несколько минут свидания своего с Филеасом Фоггом, Паспарту быстро, но внимательно рассмотрел своего будущего господина. Последний был человек лет сорока, с прекрасным, благородным лицом, великолепными зубами, росту высокого, которого отнюдь не портила небольшая полнота, с русыми волосами и бакенбардами, – лоб у него был гладкий, без морщин на висках, лицо скорее бледное, нежели румяное. Он, по-видимому, обладал в высшей степени тем, что физиономисты называют покоем в действии, и что составляет черту свойственную всем, кто больше делает дела, нежели производит шума. Спокойный, флегматичный, с светлым взором и неподвижными веками, он представлял собою совершеннейший тип тех хладнокровных Англичан, довольно часто встречающихся в Соединенном Королевстве, академическую осанку которых так удивительно передала кисть их соотечественницы Анджелики Кауфман. Наблюдаемый в различных фазах своей жизни, этот джентльмен напоминал собою существо отличающееся равновесием всех своих способностей, словом, столь же совершенное как хронометр Леруа или Эрнсгоу. И действительно Филеас Фогг был олицетворенная точность, что легко можно было угадать по выражению его ног и рук, так как у человека, равно как и у животных, члены суть выразительные органы страстей. Филеас Фогг был один из тех математически точных людей, которые никогда не спешат, а между тем всегда готовы, расчетливы в своих шагах и движениях. Он не делал ни одного лишнего шага, всегда избирая кратчайший путь. Он ни одного взгляда не бросал в потолок, не позволял себе ни одного лишнего жеста; никто никогда не видал его взволнованным или смущенным. Человек этот торопился меньше всех на свете, а между тем являлся всегда во время. Тем не менее всякий поймет, что он жил один и так сказать вне всяких социальных сношений. Он знал, что в жизни пришлось бы испытать столкновения, а так как столкновения только задерживают, то он и не сталкивался ни с кем. Что касается до Жана, прозванного Паспарту, истого Парижанина из Парижа, то в те пять лет которые он прожил в Англии, проживая в Лондоне и состоя в должности лакея, он напрасно старался найти господина к которому бы мог привязаться. Паспарту, тридцати лет от роду, был отнюдь не из тех Фронтенов или Маскарилей, которые с своими высокими плечами, поднятым кверху носом, самоуверенным видом и сухими глазами,