Партизанская балка, этот островок байрачного леса на берегу впадающего в Кальмиус ручья – сплошное очарование. Здесь ранней весной воздух делается лазоревым от распустившихся пролесок, а чуть позже, в мае, бесчисленные куртины пиона узколистого перекрашивают его в рубиновые, с вкраплениями изумрудов, тона.
Наш кормчий, да и я за компанию, столько раз навещал сей уголок степи донецкой, что может вести машинёшку по скатывающейся вниз дороге с завязанными глазами. А вдобавок способен безошибочно перечислить сучки на досках стола, который ломаными линиями отражается в бегучей воде безымянного ручья.
Однако сегодня Вольдемар заартачился:
– Хочешь – завязывай мне глаза, хочешь – не завязывай, но в Партизанскую балку не заманишь никакими коврижками.
Впрочем, я особо и не настаиваю. По словам хозяина здешних мест лесника Фёдора, притаившийся в балке батальон правительственных войск прошлой ночью причесали «Градами», поэтому туда лучше не соваться. И действительно, даже за версту слышно, что островок байрачного леса до самых сердцевин разлогих дубов пропитался горелым, и теперь в нем разноголосо стучат молотки, словно кто-то сколачивает гроб на целый взвод.
– Подбитую технику, поди, ремонтируют, – комментирует происходящее Вольдемар. – И при этом так матерятся, что с пионов лепестки осыпаются.
– Ты прав. Пережившие бомбардировку служивые сейчас злы похлеще пчел, улей которых разломал медведь… Ладно, возвращайся на трассу. Доедем до старого карагача и повернем налево. А там через мосток – Новогригорьевка. Если верить леснику, селу тоже досталось.
Фёдор малость соврал. Причесали не Новогригорьевку, а молодой бор на околице. Однако и этого оказалось достаточно, чтобы нагнать страху на жителей. Проехали взад-вперед по улице, которую от горельника отделяет вошедший в силу ручей, ни одной живой души. Лишь на обратном пути, у съезда на мост, за живой изгородью мелькнуло что-то пестренькое, вроде сойки-пересмешницы.
Малявка. Лет пять или чуть поболее. Платьице в розовых зайчиках, повязанная на бабий манер косынка, баюкает завернутую в синюю тряпицу куклу.
– Ты чья, красавица, будешь?
– Мамина. А ушками – папина.
– Позвать родителей можешь?
– Могу. Только они все равно не придут.
– Очень заняты?
– Очень… Марточку лечат.
– Марточка это кто?
– Коровка наша. У нее белая звездочка на лбу. А теперь еще и одного рога нет.
– Потеряла?
– Это не кошелек, чтобы потерять. Папа говорит, рог большим осколком отбило, а маленькими шею поранило.
– Почему родители ветеринара не пригласили?
– Приглашали. Не едет. Ему, наверное, тоже страшно. У нас ведь, дяденьки, теперь война…
– Ты не о том спрашиваешь, – прошипел мне в ухо Вольдемар. – Разве не заметил, что за куклу ребенок нянчит?
– Вижу, – так же, шепотом, ответил я. –