Я говорила:
– Он слишком тебя любит, чтобы быть полезным.
Я говорила:
– Ты его уже сломала.
Я говорила:
– Он слюнтяй, мама, это не имеет смысла.
И вот тогда моя мать, которая недрогнувшей рукой сворачивала шею курицам на кухне, которая позволяла отцу целовать себя только по воскресеньям якобы в честь праздника и которая свою историю расценивала как шанс повыгодней себя продать, вдруг сказала с тревогой:
– Ты беспощадна к людям, меня это беспокоит.
Обычно мы друг на друга не смотрели: мама совершенствовала вышивку, я дёргала за кончик косу и смотрела в окно. Я думала: придёт сегодня Шандор к матери или нет и что они уже успели сделать. Я думала: он ненамного меня старше и почему его не устраиваю я, раз непременно нужно разрушать чужие семьи. Я думала: моя мать не виновата. И ещё: я тоже хочу с кем-нибудь встречаться.
Но тут я на неё даже оглянулась.
– Что? – спросила мама, будто не в первый раз при мне кого-то пожалела. – Ты вспомни, где он провёл жизнь и почему. Я бы тоже в себя влюбилась на его месте.
В ту осень я всё время мёрзла: руки, ноги, волоски на запястьях всегда дыбом. И вечное жгучее желание залезть в ванну. Потом Марика показала мне дорогу в погреб, который почти обрушился, и мы набрали наливок, в том числе вишнёвую, и распили её прямо в тоннеле, и Марика грязным рукавом размазывала по щекам цементную пыль.
– Ой, фу, Шандор расстроится, – сказала она, смеясь, и мне перехотелось пить наливку, – скажет: не бережёшь себя или ещё что.
В ту осень Шандор был повсюду, кажется. Я подумала: если он такой из себя распрекрасный маг и ещё не сбежал, как остальные, может, он не откажется нагреть мне ванну. Отец пропадал на границах, падая из седла, и делал вид, что всё ещё можно исправить. Мама всё вышивала свои васильки и с силой дёргала ненужную уже нитку. Я раздобыла, кажется, прабабушкины ножницы и ими, ржавыми, отстригла себе волосы. Братец всё бегал в пустых коридорах и норовил стащить из ящика стола мою отрезанную косу.
– Ирвин, – сказала Марика, – не подходи к воде.
Ирвин и не подходил – остановился за шаг, даже за два и присел на корточки. Подходить – это дотронуться пальцами ног, а Ирвин просто сидел в береговой глине: он наступил, и ступня сразу провалилась, погрузилась, как в свежее тесто, и ногти на ногах стали коричневые.
Шандор сказал:
– Мне тут не нравится, пойду осмотрюсь, – и повертел головой туда-сюда, будто пытался поймать запах. Достал из сумки и надел на Марику какой-то ключ. Хотел на Ирвина, но Марика сказала: «Знаешь, как тяжело его носить?» и «Да не волнуйся, я за этого ребёнка тупо сдохну». Ирвин видел, как она утром отпила из своей фляжки, а Шандор – нет, может быть, в этом было дело. Но он сказал: «Ох, Марика, опять» – и сказал: «Ирвин,