Мулы и люди. Зора Нил Херстон

– она сама не любила вдаваться в детали, – но выросла в Итонвилле, «чисто негритянском городе» (a pure Negro town), как называла его сама Херстон, небольшом городке к северу от Орландо (Флорида). Отец ее, Джон Хёрстон, был баптистским священником. Мать Зоры, Люси, воспитывавшая восемь детей, умерла рано, и отец, вскоре женившийся на другой, отправил Зору в школу в Джексонвилл на севере штата. Именно здесь Зора впервые осознала, что она не просто маленькая девочка, но именно «цветная». После гибели отца в автокатастрофе Зора устремилась на север и оказалась в итоге в Вашингтоне, где собиралась учиться в Говардском университете. И именно в Говарде, как она позднее вспоминала, она обрела почву под ногами. Она не была лучшей в учебе, но именно здесь начала писать рассказы, эссе и стихи сначала для университетского издания, а затем для журнала Opportunity, который вскоре стал одним из лидеров в публикации образцов литературного творчества афроамериканцев. Осознав свои неуспехи в учебе и успешное начало в роли литератора, в январе 1925 года Зора собирает свои вещи и с полутора долларами в кармане устремляется дальше на север, в Нью-Йорк. Здесь начинается ее погружение в жизнь литературной богемы (так называемый гарлемский ренессанс), но здесь же она оказывается и среди студентов Барнардского колледжа …в котором преподавал знаменитый Франц Боас. Она прилежно училась, и вскоре, в феврале 1927 года, Боас, называвший ее своей дочерью (и в шутку – ошибкой молодости), посылает Зору в экспедицию во Флориду собирать фольклор. Нельзя сказать, что те полгода, которые она провела там в попытках разговорить людей, были совсем неудачными. Они дали ей, по крайней мере, первый опыт такой работы и понимание того, что поле, в котором бесконечные и обескураживающие ответы-отговорки типа «да мы все забыли!», стократ сложнее, чем кажется. После краткого пребывания в Нью-Йорке Зора снова устремляется в экспедицию на юг, в этот раз при содействии филантропа Шарлотты Осгуд Мэйсон. Лишь весной 1930 года она снова оказывается в Нью-Йорке с обещаниями «Королю» (именно так она называла Боаса) засесть за обработку материалов и выдать, наконец, нечто стоящее: сбор материалов был не более чем стенографией, как она полагала, а антропология же – это нечто большее. В январе 1935 года Зора становится докторанткой в Колумбийском университете, а Боас соглашается стать ее научным руководителем. Осенью того же года на свет появляется ее книга «Мулы и люди» (Mules and Men), которую мы сейчас можем читать по-русски.

      Весной следующего года Хёрстон отправляется сначала на Ямайку, а полгода спустя – на Гаити, где наблюдает за локальными сообществами с их сложной расовой идентичностью, их фольклором и религиозными практиками. Будучи прекрасно подготовленной в ходе своих предыдущих полевых изысканий к встречам с ритуальными специалистами, она всюду оказывалась своей и легко получала доступ к сакральным знаниям. Две премии Гуггенхайма (Guggenheim Fellowship) позволили ей в общей сложности работать на Карибах практически целый год (с перерывами). Поздним летом 1937 года она возвращается в Нью-Йорк, везя с собой идеи и почти готовый к тому, чтобы стать книгами, материал для новых своих публикаций.

      В сентябре 1937 года выходит книга Хёрстон «Их глаза видели бога» (Their Eyes Were Watching God), в которой она в жанре литературной этнографии показала процесс взросления людей, представила внутренний мир женщин и мужчин, которых они любят, и все это было сделано на фоне демонстрации бесконечных расовых предрассудков и повседневного апартеида, которые сопровождают жизнь ее героев, той реальности, в которой даже мертвые имеют свою «окраску» и расовую «принадлежность».

      Это была та самая раса, значение которой в разделении человечества усердно отрицалось членами кружка Боаса и которая, скорее всего, как полагают историки науки, делала Хёрстон изгоем даже среди антропологов. Хотя ее академическая карьера довольно быстро закончилась, она практически перестала появляться на кафедре и так и не закончила докторантуру, но все же оставалась потрясающим этнографом – и в поле, и в своих великолепных книгах, в которых она искала и, как мне видится, нашла и реализовала свою собственную культуру письма, что лишний раз говорит об отсутствии прямой связи таланта и академических регалий.

      Поздней осенью 1938 года вышла еще одна ее книга, основанная на полевых материалах, собранных на Ямайке и Гаити, – «Скажи моей лошади» (Tell my Horse). Книга эта, впрочем, не была успешной в плане продаж, а средства, остававшиеся у Зоры от Гуггенхаймовских премий, закончились. Хёрстон переезжала с места на место, периодически заезжая «в поле» на юг и в Нью-Йорк, что-то писала и читала лекции, пыталась снова (но вновь без особых успехов) устроить свою личную жизнь. Жила на гонорары от изданных книг и авансы на заказанные ей книги.

      В 1942 году выходят ее мемуары, названные «Пыльные следы на дороге» (Dust Tracks on a Road), которые были несвоевременны тому периоду в США из-за глубокой критики европейского колониализма, что и стало причиной для существенного редакторского вмешательства в этот текст.

      К концу сороковых Хёрстон потеряла связь практически со всеми, с кем когда-то была знакома и дружна. После ложного обвинения в 1948 году писательница впала в очередную депрессию и подумывала о суициде. Она пыталась подрабатывать, где