появления чувствительности на веку
заревом разумного восхода.
Счастье творчеством провозгласить себя,
вдохновением примерившись к потоку
наполнений грез искусства бытия,
приближаясь к назначения истоку…
Ну, и какой итог вояжа сдвоенной любовной эпопеи?
Признание в любви в вагоне? Объяснение слезливое на станции? Озорство любви с сюрпризом и безликое прощание, со сменой микрочувств в заставке на лице: жалость, гордость, оправдательная дерзость неуступок, боль разлуки и холодная невнятность со словами: «Не приезжай»?
Молчаливого согласия покорность –
скорбная судьбе уступка,
правом чувств оберегая вольность —
награждать стезей поступка.
Гордость не приемлет слезности вопросов,
мягкотелых оправданий,
привлеченьем вескости любовных взносов
с пылкостью угроз страданий…
Робость тишины безмолвного протеста
седины переживаний,
пауза… отыскания защиты места
в дарственности испытаний…
Итог? Его могильный холмик прикрывает. А до этого лишь промежуточные колебания судьбы. Танечка в своем репертуаре. Твоих душевных провокаций игры – безобидный лепет робкого подростка, сравнивая Танины терзания самой себя. Удовлетворив физическую ипостась, психологическую обработку подключила, преданность и терпеливость проверяя. Ну и гардеробчик подновить, достойно конкурируя с ушедшим безвозвратно.
А от Ольги весточку-то ждешь?
«…Чуть отрок, Ольгою плененный,
Сердечных мук еще не знав,
Он был свидетель умиленный
Ее младенческих забав…»
Не отрок ею был плененный,
что, горестей любви не знав,
раскрылся чувством умиленный
для парной сладости забав…
«…Итак, она звалась Татьяной…
Ни красотой сестры своей,
Ни свежестью ее румяной
Не привлекла б она очей…»
Ее соперница Татьяна,
не хуже красотой своей
и не используя румяна
достойна зависти очей…
Знак судьбы – он дважды не звучит,
оповещеньем ударяя в сердца камертон,
подхватив созвучия лучи,
приказом воли: это чувством твой вагон…
Так же, как когда-то…
«Пляж вечерний, солнце на закате, знойность дня осталась позади, прохлада бодрецой окутывает тело. В компании играю в волейбол и слышу сзади восхищенный ропот: «Ах, какая прелесть!..» Оборачиваюсь на призывность: «седина», моей сегодняшней кондиции, любуется на диву, возрастом во внучки, в самый раз ему. Прелесть, за моей спиною, пялится улыбкою на восхищенье мужиков… Отвлекся, прозевал прием мяча, который от плеча ударом срикошетил.
Душою падки на прекрасное,
под пыл навязанного восхищения
и волей пафоса заразного,
оплачиваем дань