В 1770 г. записан на военную службу сержантом лейб-гвардии Семёновского полка.
В 1783 г. приступил к действительной службе с чином прапорщика.
Принимал участие в боевых операциях русско-шведской войны 1788—90 г.
В 1789 г. – подполковник.
В 1794 г. волонтёром участвовал в подавлении польского восстания Костюшко (1746—1817), командовал Кинбурнским драгунским полком.
1 мая 1797 г. – полковник, командир гусарского Георгия Ивановича Шевича полка (Сумские гусары).
В 1798 г. вышел в отставку.
После воцарения императора Александра I-го возвратился 19 марта 1801 г. к активной службе с производством в генерал-майоры.
14 октября 1801 г. вышел в отставку и удалился в своё имение Хитровщину в Тульской губернии.
С 1802 по 1815 г. исполнял обязанности Рязанского губернского предводителя дворянства.
В 1806 г. занимался формированием Рязанского земского войска.
Во время Отечественной войны 1812 г. был 24 июля избран начальником Рязанского ополчения, которое и сформировал в течение 10 дней (с 8 по 18 августа 1812 г.) в количестве 13. 600 чел., с осени 1812 г. во главе ополчения содержал кордоны на правом берегу реки Ока, препятствуя переправе неприятеля у Коломны.
В декабре 1812 г. направлен в Волынскую губернию, где оставался до конца июля 1813 г., когда вместе с Рязанским ополчением был определён в состав корпуса генерала от инфантерии графа Петра Александровича Толстого (1761—1844) Польской армии, находился при осаде крепостей Глогау и Гамбург.
2 октября 1814 г. – генерал-лейтенант.
После окончания боевых действий проживал в своих имениях в Тульской и Рязанской губерниях, где владел 11 тыс. крестьянских душ и прославился крайне своевольным и жестоким характером, от которого страдали его крепостные, а также мелкие дворяне и местные чиновники.
С 23 марта 1802 г. по личному приказу Александра I-го состоял под надзором губернских властей.
В 1827 г. началось следствие, открывшее факты вопиющих злоупотреблений – наказания дворовых людей плетьми, розгами и псарскими арапниками, содержание в ручных и ножных кандалах, на стеночных цепях и в заклёпанных на шее железных рогатках, наличие гарема из дворовых девушек, часть которых были несовершеннолетними («И днем и ночью все они были на замке. В окна их комнат были вставлены решетки. Несчастные эти девушки выпускались из этого своего терема или, лучше сказать, из постоянной своей тюрьмы только для недолговременной прогулки в барском саду или же для поездки в наглухо закрытых фургонах в баню. С самыми близкими родными, не только что с братьями и сестрами, но даже и с родителями, не дозволялось им иметь свиданий. Бывали случаи, что дворовые люди, проходившие мимо их окон и поклонившиеся им издали, наказывались за это жестоко. Многие из этих девушек, – их было всего тридцать, число же это, как постоянный комплект, никогда не изменялось, хотя лица, его составлявшие, переменялись весьма часто, – поступали в барский дом с самого малолетства, надо думать, потому,