– Иди, Тёмыч, скажи маме, что отец разрешил перед сном мультики посмотреть. Но только полчаса.
– Ну, паааап…
– Двадцать минут! – рявкнул Паха, прищуриваясь для пущей убедительности.
– Есть полчаса…
– Хер с тобой, – как только пацан ускакал в дом и плотно закрыл за собой дверь, я плеснул и себе, вдруг осознав, что уйти просто так не получится.
Проглотил, как воду родниковую, выдохнул, откинулся на спинку кресла, ожидая, когда прошлое вновь раскинет свой гадкий капкан, из которого мне хоть и удалось сбежать, но вот шрамы остались… Ноющие, загнивающие…
– Не бросал я тебя, Вороной, – тихо произнес Пашка.
– А где ж ты, сука, был? Где? Мне десять лет корячилось, а из свидетелей только дружок-мудила, сбежавший при первом шухере! – шептал, но так надрывно, что у самого кровь в венах стыла от этого звука. – Где, мать твою, Лихой, ты был все два месяца, которые меня менты прессовали?
– Десять лет? – хмыкнул Пашка и повернулся ко мне. – А мне пятнадцать шили. Особо крупный размер. Взяли на кармане при понятых и генерале!
– Чего, бля? – хохотнул, пытаясь увидеть в его взгляде малейший признак шутки. – Ты че мне в уши льёшь, Лихой?
Мой друг в жизни не прикасался к дури, считая это поводом, чтобы начистить морду наркоману. На дух их не переносил, кровь кипела у него, потому как вырос в такой семье. Вечно избитая мать, отец-нарик, голодные братья и опека, приходящая домой как по расписанию.
Только что толку, что они приходили? Толстые и сытые тетки осматривали пустой и уже год неработающий холодильник, что-то задумчиво писали в кожаной папке, а после со спокойной совестью уходили. Никого не спасла эта опека… И сосед участковый тоже не спас. Отец все равно убил мать в очередной горячке.
Поэтому слышать про эту странную статью было абсолютно дико!
– Че ты несешь, Лихой?
– А вот когда я приехал показания давать, меня у ментовки и повязали. Куча свидетелей, толпа высокопоставленных начальников, даже сам генерал вышел следить за шмоном. В машине сумку с наркотой нашли, ну а дальше – меня в кандалы и в камеру. Срать они хотели на мои гражданские права, три месяца не пускали ни родных, ни адвоката! – Лихой вскочил и бросился к бассейну. Зачерпнул ладонью воду и стал плескать на голову. – Левин, сука…
– Кто?
Нутро коркой льда покрылось…
Я семь лет не произносил эту фамилию вслух. Семь гребаных лет!
– Левин. Заявился в камеру и сказал, если хочу выйти, то должен молчать. Мол, с тобой он всё перетёр, отпустили уже, припугнул легонько, и ты сам сбежал далеко-далеко… А я там остался! Ты что-то тоже не бросился меня искать! – Лихой подскочил ко мне и схватил за грудки, сжимая футболку у горла с такой силой, что ткань затрещала. – Что ж ты, друг мой, сразу ему поверил, что я скрысился? Поверил, что бросил? Сукой меня считал все эти годы, да?
Я ничего понять не мог…
Факты, воспоминания, слезы матери – все в кучу смешалось.
Тот месяц я помнил смутно, ориентировался по ощущению. И то, что говорит