«Вот тебе, бабушка, и променуар с клоунадой! Актеры Театра Российской армии к нам пожаловали. И этот… заслуженный Пяткин с ними. Как выступают, как идут! Находчивей нас они оказались. Тут тебе и деловая прогулка, и натурный перформанс. А может, скрытой камерой их снимают?»
Потирая руки от предвкушения плодотворного сотрудничества, Митя двинул братьям-актерам навстречу.
Первый удар в лицо оказался хрустким, страшным. Второго Митя ждать не стал, кинулся наутек, но был пойман за хвост парадного фрака, только что, по случаю представления скворца публике, напяленного.
– Где птица, р-разбойник? – спросил, рокоча, заслуженный Пяткин.
– Как-кая птица?
– Скворец ученый где, спрашиваю? Мы за ним пол-Москвы по цыганской наводке оттопали. Здесь где-то он…
Митя был высоко поднят и болезненно обрушен наземь.
– Точно не знаю… В костюмерной или в гримерке у Чадова!
– Што за гримерка такая?
– Да ладно вам, товарищ Пяткин… Гримуборная же!
– Так, стало быть, тут вертеп, позорище?
– У нас – никаких позорищ! У нас театр – будь-будь. Умереть и не встать театр! Это только Иона его «Театром Ласки и Насилия» называет. А по бумагам – «Театр Клоунады и Перформанса»…
– Што за Иона такой? Ваньки Тревогина приятель? Отвечай, сквернавец!
– Никакого Тревогина у нас в труппе нет. Даже фамилии такой не слыхал, ей-бо…
– А птицу, птицу евонную кто сюда приманил?
– Скворца, я извиняюсь, Иона принес. Я ни при чем, непр-р-р…
– Ни при чем, говоришь? Как кличут?
– Митя Жоделет…
– Димитрий, плод земной… – Великан с клокастыми бровями, похожий на заслуженного Пяткина, сложил губы колечком, словно хотел выпустить изо рта дым или пламя, снова Митю поднял, подержал на весу сколько надо.
– Хы-а, – вдруг ни с того ни с сего осклабился другой артист, гололобый, похожий на турка, – а Поп, Грек, Чернавка и Гаер – они у вас тоже имеются?
– Веди в гримуборную, сквернавец…
Широкий четверг, вдруг страшно – до кровоподтека, до заплывших фиолетовой синевою глаз – вспух, а затем беззвучно лопнул.
Царство Тревогина
Володя Человеев пронзительно затосковал. Он сидел у Дзеты на дому, ничего не читал, ничего не смотрел, даже о русском характере и о его усилении перестал задумываться.
Так прошел день. Вечером, шелестя вискозными крыльями, прилетела Дзета. Рассказала о возмутительной пропаже удостоверения, о потерянных, а потом вновь обнаруженных следах говорящей птицы.
Ласки старшего дознавателя Володя принимал равнодушно. Дзета сердилась и плакала, но потом, сцепив зубы, снова и снова подступала к помутневшему от скорбей Человееву.
Но только в те минуты Володя дознавателя не видел, даже на ощупь не чувствовал! Тогда Дзета, смахнув слезу, сказала:
– А я тебе, подлец, обещанные копии пггинесла.
– Чего