– Одной из причин, по которым Мы настояли на своем желании воспользоваться собственным автомобилем, было желание встречаться с людьми, не повергая их в припадок маниакальных приготовлений, – заметил Геласий III, а затем поведал сугубо официальным тоном: – Мы находим особо отвратительной свежую побелку и новые ковры. – Он пригласил Эмилио сесть напротив него за стол. – Пожалуйста, садись со мной, – проговорил он, опуская множественное число. И посмотрел на Джулиани, оставшегося в уголке возле лестницы, не желая вмешиваться, но явно опасавшегося уходить. «Оставайтесь, – сказали ему глаза Святого Отца, – и запоминайте все».
– Мой народ называется додот[9]. Они пастухи, даже сейчас, – сообщил папа Сандосу на экзотичной латыни, в которой звучали африканские интонации и памятные с детства ритмические каденции. – Когда настала засуха, мы пошли на север, к родне, к топоса, живущим на юге Судана. Это было время войны, а значит, и голода. Топоса прогнали нас – у них самих ничего не было. Мы спросили: «Куда же нам идти?» Человек на дороге сказал нам: «На восток отсюда есть лагерь для кикуйю». Дорога была длинной, и, пока мы шли, моя младшая сестра умерла на руках у матери. Ты видел нас. Ты пошел навстречу моей семье. Ты взял у моей матери мертвую дочь с такой лаской, словно она была твоей собственной. Держа мертвого ребенка на руках, ты нашел для нас место для отдыха. Ты принес нам воды, а потом еды. А пока мы ели, выкопал могилу для моей сестры. Не помнишь?
– Нет. Младенцев было так много. И мертвых младенцев. – Эмилио посмотрел на папу усталыми глазами. – Я выкопал много могил, Ваше Святейшество.
– Тебе не придется больше копать могилы, – проговорил папа, и Винченцо Джулиани услышал в этих словах нотку пророчества – двусмысленного, неуловимого, уверенного. Но мгновение миновало, и интонация понтифика вновь сделалась обыденной.
– И каждый день после того дня я думал о тебе! Какой мужчина будет плакать о дочери не своего тела? Ответ на этот вопрос привел меня к христианству, к священству и вот теперь к тебе!
Он откинулся на спинку кресла, удивленный этой встречей с незнакомым ему священником полвека спустя. Помедлив, он продолжил мягким тоном, подобающим сану, призванному примирять человека с Богом:
– Ты оплакивал и других детей после тех дней, проведенных в Судане.
– Сотни. Нет. Тысячи, я думаю, умерли по моей вине.
– Ты взял великое бремя на свои плечи. Но был один особенный ребенок, Нам сказали. Ты можешь назвать ее имя, чтобы Мы могли помянуть ее в молитве?
И он смог… выдохнуть, едва слышно, почти беззвучно:
– Аскама, Ваше Святейшество.
Наступило короткое молчание, а потом Калингемала Лопоре, протянув руки над небольшим столиком, поднял склоненную голову Эмилио широкими сильными пальцами, стирая с его лица слезы. Винченцо Джулиани всегда считал Эмилио смуглым, но в этих могучих коричневых