Я с силой прижимаю кулаки к глазам, тру их.
– Харриет, вы знаете, кто этот человек?
– Его зовут Фрэнк Дейгл. Разнорабочий в магазине. – Она изучающе смотрит на меня добрыми глазами. – Они там его обожают, и до сегодняшнего дня он мне казался вполне безобидным. Не представляю, что на него нашло.
– Я представляю. Я хорошо представляю, что именно на него нашло.
И я рассказываю. Не только про аварию и суд, но и про Троя, Вики, маму и даже про пастора Рика. Рассказываю, как жутко скучаю по дому, хотя дома не осталось, и скучать просто не по чему.
После моего рассказа Харриет на какое-то время задумывается, как делала иногда в Книжном клубе. «Пусть сначала все в голове уляжется, – говорила она. – Пусть уляжется, прежде чем мы решим, о чем это».
– Я помню эту аварию, – наконец говорит она сейчас. – Та женщина, кажется, была учительницей?
– Воспитательницей в детском саду.
– Боже.
– Двадцать два малыша.
– Это произошло года три-четыре назад? – спрашивает она.
– Три.
– Сколько тебе лет, Вайолет?
– Двадцать два.
Она так близко, что я чувствую запах ее дорогого шампуня.
– Ты же была совсем девочкой.
– Я лишила человека жизни, Харриет. И это факт.
– Факты остаются фактами, – соглашается она, как будто факты не страшнее ромашек. И оглядывает кухонную стойку: – Сестра тебе чай не оставила?
– Не знаю. Давайте поищем.
Я сижу на одном из двух стульев, и мини-кухня сейчас кажется совсем мини. В хорошем смысле, уютном. Харриет занимает много места. Она находит чай – имбирь с персиком, мы с Вики, когда учились в средней школе, пили его по вечерам у себя в комнате, чтобы почувствовать себя взрослыми. Чайника нет, но Харриет достает кастрюльку и приспосабливает ее для дела. От того, как она хлопочет у меня на кухне – другого слова и не подберешь, именно хлопочет, – мир перестает нарезать вокруг меня крутые виражи.
– Вайолет, ты умела красиво говорить в Книжном клубе, – открывая шкафчик, говорит Харриет. – Просто очаровательно умела. И твой голос, и твои рассуждения. Такой звонкий рожок, ласкающий слух.
Она продолжает хлопотать и продолжает говорить, находит две чашки, есть в ней какая-то успокаивающая сдержанность. Наверное, правила для волонтеров работают и на Воле.
– Вообще, Вайолет, подозреваю, что возьмись ты читать словарь, устроившись под деревом, птицы умолкнут и будут слушать тебя.
Ничего не могу с собой поделать, опять начинаю плакать. В тюрьме почти все новенькие в первую ночь плачут до утра. Иногда две ночи. Редко – три. Потом ничего. Я совсем не плакала, ни в первую ночь, ни после, потому что мама наплакалась за нас двоих. Наверное, слезы прячутся в организме, пока не наступает время им вытечь. Свободно. В открытую.
Наверное, я теперь могу плакать в открытую.
Пока закипает вода, Харриет критически оглядывает мою квартиру – без