Лиля не ждала чудес после событий детского сада. Где-то глубоко внутри пробивалась глухая досада на несправедливость ориентиров, предложенных взрослыми. Стеснение сжимало грудь, неясность будущего томила своим вынужденным ожиданием. Назвав Лилю невротиком, Евгения Александровна, вероятно, оказалась недалека от истины. Лиля была не способна выносить неопределенность. Это состояние душило и мучило ее, оно царапало неизвестностью, когтисто садня глубоко внутри. Лиля не знала, куда идет. Но она не испытывала иллюзий, так как опыт недоверия к учреждениям образования уже отравил прошлый отрезок ее жизни. Но неожиданно путь к неизвестной тюрьме привел к совсем противоположному результату. Наступала эпоха прозрений. Прозрений, рожденных знаниями.
После неудобства линейки, где дети путались в непривычной обстановке в тесноте тел, суетности движений и неуклюжих попытках соответствовать установленным правилам, помещение класса вселяло чувство уверенности и немного усыпляло отсутствием визуального шума. Сдержанность и аскетизм, присущий кабинету для обучения, призывали к собранности и усмиряли буйство эмоций, писков и вскриков. Гвалт перешел в шепот, заполнивший все вокруг. Дети нервно смелись, шикали друг на друга, вздрагивали в предчувствии неизвестности.
Вошла учительница, уже немолодая женщина средних лет. Дети пытливым взглядом вонзили в нее свое острое любопытство и, не найдя интереса в новом объекте, снова рассыпались в шорохах и усмешках.
Марья Ивановна никогда не вызывала интереса своей внешностью. Лицо ее было уставшим, оно немного осунулось и потускнело; глаза были безмятежными