Во главе любой теории, будь то теория природы или теория разума, принято ставить принцип причинности, как аксиому, чей авторитет и определенность дают ей более высокий ранг, чем может дать конкретный опыт. Этот принцип должен быть, молчаливо или явно, высшим принципом всех и каждого вывода опыта. На него должно быть возложено все бремя доказательства. Как бы мы ни расходились во мнениях относительно того, каким образом мы приходим к реализации этого принципа, едва ли можно сомневаться в его обоснованности, равно как и в том, что, подчиняя знание опыта принципу причинности, это знание обретает гораздо большую определенность и уверенность.
Даже эмпиризм Гельмгольца останавливается на этом принципе, хотя именно Гельмгольц делает меткое и далеко идущее замечание, что закон причинности имеет характер чисто логического закона, потому что выводы, сделанные из него, касаются не реального опыта, а его понимания. «Таким образом, закон достаточной причины в действительности есть не что иное, как импульс нашего интеллекта подчинить все наши восприятия своему собственному правилу, а не закон природы». Если причинность есть не что иное, как требование понятности, с которым мы должны подходить к природе, как только хотим ее познать, то она, конечно, должна быть включена во все конкретные попытки понимания или объяснения. Его всеобщность будет неоспорима и столь же бесплодна. Оно дано одновременно с самосознанием и должно предполагаться во всяком научном опыте, но не выводиться из него.