– Может, правда пухли… – Это состояние Иван, как всякий усердный студент, понять мог.
Но продолжать не стал. С чего, если Аркадий не нравился ему или, вернее, был не особенно понятен; такие головы… в таких головах, умных, гордых да тихих, никогда не поймешь, что происходит, ангелы поют или демоны пляшут.
– Может. Или что другое, да только не хочу копаться, не хочу, не…
Граф запнулся и яростно двинул бокал в сторону, едва не сбросив с кофейного столика. Схватил перьевую ручку, встряхнул с силой, принялся нетвердо вырисовывать то ли эльфа, то ли фею на обрывке какого-то письма. Иван молча наблюдал за этим. Линия рвалась, рисунок пачкался.
– Мы его выгоним, конечно, раз ему нечего сказать… – глухо продолжил наконец граф. – Только мало этого. Сколько их, таких детей, на свете, Ваня? Сколько? Гадюка… она же куда угодно заползет, в любой дом и в любую душу. – Он всплеснул могучими руками, возвел глаза к канделябру-венку под потолком. – Бабу нужно было нанимать, бабу… баба-то, пусть, скорее всего, будет нежная дура, но хоть не навредит.
Он казался осунувшимся и бессильным; даже в волосах сильнее проступило серебро. Иван молчал; ему было очень жаль и графа, и графиню, метавшуюся в горячке третий час, и D., и всех мальчишек, которым могло выпасть на долю подобное. Могло не выпасть, но… ключ? И вечные эти «обнять», «взять за руку», «склониться к самому уху»… от матери и дяди D. не получал столько ласки. Не было в том ничего хорошего. Как говаривал один из давних Ивановых приятелей, странствующий шулер и дуэлянт В.: «Больше касаешься – больше берешь власти. Над барышней, над собакой, над врагом».
Но Иван знал, как отблагодарить друзей за все прежнее добро и помочь им в нынешней беде. С кем связаться и что сделать. Не допивая вина, он пообещал, что все обязательно прояснится и наладится, попрощался и вышел в ночь.
То, что не исправить
На K. обрушились запахи: пригорающий пирог с капустой, дегтярное мыло, звонкий клубничный парфюм – и головокружительный шоколад с корицей. Не открыв еще глаз, не до конца очнувшись, К. придумал целую пьеску: как его нашла без чувств встревоженная долгим отсутствием Нелли; как перевезла к себе; как сорвался бал, и невеста – и, возможно, старшая L. – теперь хлопочут над ним, думая, что он умирает. Но микстурами, нюхательной солью и прочим таким не пахло, в нос все наглее забирался праздно-бытовой ароматный шлейф. Вдобавок К., судя по всему, не нежился на перине, а стоял на ногах, и кто-то жестко держал его повыше локтя. От этого кого-то тоже теперь тянулся престранный флер – помесь воска, пепла, роз и ладана. И по-прежнему веяло пронизывающим холодом, не сравнимым ни с каким декабрем.
– Дух… – прошептал, покоряясь, К. и поскорее открыл глаза.
Они оказались в кухне, и кухня эта легко вспомнилась: начищенная утварь всех форм и размеров, высокие посудные шкафы, красный резной буфет, необычный изразцовый узор на печке – молодой можжевельник. Потолок был высоким, окно – большим,