Споров меж нами нет,
Брань нам и в ум не входит;
Дружба, твои успехи
Увеселяют нас;
Вот наши все утехи,
Благословен сей час.
Ротмистр Ивашев вскинул голову и продолжил (на впалых щеках его быстро разгорался румянец):
Мы о делах чужих
Дерзко не рассуждаем
И во словах своих
Света не повреждаем;
Все тако человеки
Должны себя явить,
Мы золотые веки
Тщимся возобновить.
Ты нас, любовь, прости,
Нимфы твои прекрасны
Стрелы свои внести
В наши пиры не властны;
Ты утех не умножишь
В братстве у нас, любовь,
Только лишь востревожишь
Ревностью дружню кровь.
– Браво, – кисло сказал генерал – должно быть, его запал прошёл. – И господина Сумарокова приплели сюда же… Добро хоть ума хватило сжечь всё лишнее, а то небось и без того уже на каторгу наболтали или солдатчину…
– Да это недоразумение какое-то, – без особой уверенности в голосе сказал Дмитрий Иринархович. – Мне мой Орден восстановления сам государь создавать разрешил…
– Один государь разрешил, а другой… – генерал поперхнулся рвущейся с языка фразой и махнул рукой. – Возьмут вот под сюркуп45 обоих…
Вера Александровна всплеснула руками:
– Да что вы, бог с вами…
Добро хоть девушек тут нет, – с горьковатой усмешкой подумал Митя. – Сейчас этих охов и ахов было бы раза в два больше, а то и в три. Да и до слёз бы непременно дошло, чего уж там.
– Ну а чего ж, – сумрачно ответил ротмистр. – Очень даже запросто, маменька. Я ведь, как и Митя, был со всеми знаком, с теми, кто в Петербурге… – он замолк, не решаясь продолжать. Остальные тоже молчали.
– Может быть, бежать тебе, Митя? – нерешительно предложила Надежда Львовна.
– Куда? – усмехнулся лейтенант. – Нет уж…
Он поднялся, прошёлся по гостиной из угла в угол, остановился у камина. Камин у Ивашевых был знатный, настоящим немецким мастером сложенный, кованой решёткой, искусно собранной из витого железного прута, кладка выглядела так, словно камин только вчера целиком перенесли из какого-нибудь остзейского замка, строенного ещё веке в четырнадцатом (хотя на деле этому камину было всего-то лет десять). Несколько мгновений Завалишин смотрел на догорающие бумаги, потом присел у огня, щурясь от жара, пошевелил в пламени тяжёлой кованой кочергой – взлетели клочья пепла, качнулось пламя, словно собираясь выпрыгнуть сквозь решётку на паркет. А лейтенант выпрямился, обернулся, обвёл всех взглядом (родственники стыли в ожидании того, что ещё скажет Митя – с его словами привыкли считаться в обеих семьях) и договорил:
– Лучше сразу, волку в пасть… завтра с утра пойду к губернатору.
Василий уронил на стол трубку, которую как раз перед этим принялся набивать и вытаращился на лейтенанта.
– Ты