Допив последний глоток кофе, я поставила кружку на стол и посмотрела на Андрея.
– Вы готовы? – поинтересовался он.
Я оглянулась. Зрителей за стеклом на этот раз было значительно меньше, однако их пристальные взгляды по-прежнему пугали меня.
– Возможно попросить их уйти? – тихо спросила я.
– К сожалению, нет, – ответил Андрей. – Эти люди – ваше алиби.
– Мое алиби?
– Решение о том, что будет с каждым новоприбывшим на базу, принимается путем голосования. Эти люди – свидетели того, что вы не представляете опасности.
Я первый раз слышала о подобном. На базе в системе Каас, где я провела последние несколько лет, беженцы никогда не подвергались такой проверке.
– Это местный закон?
– Это местные меры предосторожности, – кивнул Андрей.
– Тебе нечего бояться, это формальность, – словно прочитав мои мысли, подбодрил Алик. В его коротком взгляде я прочитала искреннюю поддержку. Кажется, он даже смутился, когда осознал, что впервые обратился ко мне на «ты», однако мы оба знали, о чем он умолчал.
«Тебе нечего бояться, если нечего скрывать», – хотел сказать Алик. И я боялась.
– Если вам будет спокойнее, мы можем сделать вот так, – сказал Андрей, проводив взглядом покинувшего бокс Алика, и быстро провел пальцами свободной руки по планшету.
В следующий момент стены бокса стали белыми – людей, что были за их пределами, больше не было видно. Мгновенно мы с Андреем оказались полностью изолированы от окружающих. Казалось, вместе с видом стены ограничили и все звуки, так что я услышала стук собственного сердца.
– Они нас видят?
– И слышат, – подтвердил Андрей. Он по-прежнему был спокоен, но при этом ни капли не напоминал мне бездушную машину, в отличие от доктора Килси. – Начнем?
Свободной рукой Андрей дотронулся сначала до моего, а потом и до своего сенсора. В тот же момент они загорелись и оба устройства издали одиночный сигнал включения.
– Я попрошу вас начать с начала. Как вас зовут и сколько вам лет.
– Мария Эйлер, двадцать один год. А что насчет вас?
Юноша чуть помедлил, словно собирался с мыслями.
– Мое полное имя при рождении Андрей Лагари. Мне двадцать два.
Устройства молчали. Если я правильно понимала, на первый вопрос мы оба ответили честно.
– Ваша каста? – продолжил Андрей.
– Пятьдесят третья. А ваша?
– Ранее была тридцать седьмая.
– Что значит «ранее», а сейчас?
– А сейчас не знаю, – сухо отозвался Андрей, – мои данные не обновляются с момента прибытия на эту базу.
Тридцать седьмая каста – это очень высоко. Практически верхняя граница среднего класса. Мой друг детства Кхали, когда нам было лет по двенадцать, как-то сказал, что мечтает достигнуть тридцатой касты к концу жизни – границы