Дежурил тот же самый лейтенант Дубов, который несколькими часами ранее записывал наши показания по поводу взорвавшихся машин. Теперь Димка долго рассказывал, как вчера, в дождь, дал свою куртку приятелю – в одной компании сидели в «Китайском летчике». В куртке остался читательский билет. Днем хотел пойти в библиотеку к зачету готовиться, да вспомнил, что читательского нет. Парень позвонил в начале двенадцатого ночи, сказал, что снова идет в «Китайский летчик» и по пути занесет куртку. Но не дошел.
– Это понятно, но почему вы поехали искать его по больницам?
– Мы не поехали его искать. Мы поехали зашивать мне голову, – пыталась объясниться я. Голова болела и мешала излагать мысли членораздельно. – Я голову о комод разбила, когда увидела труп и упала…
– Еще один труп?! – вскинул торчащие ежиком брови лейтенант.
– То есть не труп. Это я с перепугу подумала, что труп. А это не труп, друг сына хотел его разыграть, а я некстати дверь открыла.
– Ничего себе, розыгрыши! А этот ваш друг не мог на полном серьезе разыграть?..
– Толич! Нет, что вы! Это же шутка была. Толич, масдай, у нас дома весь вечер сидел. И сейчас там сидеть должен.
Лейтенант смотрел все суровее.
– Я, конечно, верю в случайные совпадения, однако… Не кажется ли вам, что за один день два случая со смертельными исходами вокруг вас – это многовато?
Нам казалось, но… Что тут было поделать. Не рассказывать же было милому мальчику-лейтенанту про ne-bud-duroi.ru. Не быть же действительно дурой. Затаскают по допросам, а мне завтра на съемку в правительственное Архангельское.
Наркоз стал отходить, голова болела нещадно, шов казался не двухсантиметровым, а километровым. Полное ощущение, что шов оттягивает на себя кровь не только из головы, но и из всего тела, доводит ее до кипения и впрыскивает обратно. И кровь, горячая и вязкая, катится не по сосудам, а по всему телу, доводя все свои «русла» до жжения.
Из глаз катились слезы. Не потому, что мне хотелось плакать – заплакать, в голос, по-бабьи завыть, при всем желании не получилось бы. На свою беду, я разучилась плакать. А то, что вытекало сейчас из-под век, было обычной реакцией на плохое освещение и жжение в глазах. Разглядывая мрачное помещение милицейского участка, я почему-то думала не обо всем за день на нас свалившемся, а о том, есть ли химическая формула слез.
Заставив подписать показания, лейтенант Дубов отпустил нас «до утра». Но до утра было еще далеко.
– Кто такой «масдай»? – снова усаживаясь на байк, спросила я у сына.
– Э, мать, ты-то откуда таких словечек понахваталась?
– Сам же дважды назвал Толича масдаем. Когда я, шарахнувшись, в себя приходила, и сейчас, когда Дубову о нем рассказывал.
– От английского must die. Смысл – крайнее неодобрение. Билл Гейтс масдай. «Спартак» – масдай. Толич туда же, масдай! Додумался!
– А Билл Гейтс при чем?
– «Казалось бы, при чем здесь Лужков», – аполитичное дитя процитировало единственное,