Девочка лишь проводила его взглядом, полным тоски и зависти.
Голубь же продолжил облёт своих владений, вновь высматривая съестное или нечто, похожее на него. Зайдя на городские кварталы с северо-запада, он снизился, выглядывая знакомое кафе, где посетители оставляли иногда на столах недоеденные остатки, а нерадивые ленивые вялые официантки забывали их вовремя подобрать. Но тут его ждало разочарование, так как все столики в этот вечерний час были пусты, кроме одного. Да и за этим сидели двое мужчин сурового вида. Один грузный, заматеревший, с глазами, совершенно кошачьими, жёлто-медовыми и хищными. Как у филина или дикого кота. Второй был похож на сухого поджарого мускулисто-смуглого добермана. С почти русыми, выгоревшими на солнце волосами и каштановыми внимательными бусинками глаз. Они ничего не ели, а только пили иногда сок из пластиковых стаканов и непрерывно курили.
Тут разжиться было нечем.
И вновь знакомые лица. Особенно того, что худ и собранно напряжён. Прошлое, прошлое, ты шелестишь по чувствам, как ловкий тонкий палец шулера по колоде карт. Заставляя вызывать к жизни бывшие когда-то важными образы и поступки. Какая теперь разница?
Пролетев вдоль центрального проспекта, голубь крутнулся вокруг креста на синей маковке Владимирской церкви. Внизу, на прилегающей паперти стоял лакированно-чёрный «Мерседес». Из него вышел и обнимался с настоятелем, сливаясь в тройном православном поцелуе, пришлый священник. Наверное, в гости пожаловал, опытом меняться и наставлять младших и паству. Тут тоже, кроме пары замерших на переставшем жарить закатном солнышке нищих, откидывавших на стены длинные чёрные хиросимские а-ля «негатив стайл» тени, кушать было нечего.
А нищие и сами, наверное, голодны.
Голубь передохнул, спикировав на монумент Ильичу, сев прямо на куполообразную широкую макушку. Вокруг раскидало выщербленные лавочки и на них валом навалило подростков с «мобилами» и бутылками пива в руках. Молодёжь сидела стайками и поодиночке, одетая модно и ярко или просто и серо, но для голубя вся эта разношёрстная публика была на одно лицо. Впрочем, как и все голуби для любой из молодых особ, которые обитали на лавочках в сквере. Они лузгали семечки и грызли сухарики, но подлетать к ним, как знал голубь по своему горькому опыту, было весьма необдуманно и опасно. Вместо еды можно получить в лучшем случае плевок, а в худшем осколки стекла в бок от разлетевшейся рядом бутылки. Поэтому голубь просто облегчился на темя В. И. Ульянова, подобно современным кликушам, только настоящим помётом, а не идеологическим, освежив уже ставшую серой засохшую «блямбу» с потёками к ушам и затылку, как привет от множества его предшественников.
На молодёжь, лениво огрызавшуюся или просто игнорировавшую, тряс клюкой старик с лицом, как у того памятника, на котором сидел голубь.