Однако в письме Плетневу от 24 февраля 1831 года впервые звучит скрытая критическая нотка в адрес монарха, когда, говоря о любви к нему, Пушкин вдруг добавляет: «…всегда радуюсь, когда поступает он умно и по-царски» (14, 154). Из чего следует, что не всегда, по мнению Пушкина, царь поступает именно так.
В связи с польским восстанием у Пушкина возникает мысль добиться перевода брата Льва, продолжающего служить на Кавказе, в действующую в Польше русскую армию[124]. Письмо, в котором он обратился с такой просьбой к царю, не сохранилось, но сохранился благожелательный ответ царя, переданный через Бенкендорфа письмом последнего от 7 апреля 1831 года (14, 160).
Приехав с женой на лето в Царское Село, Пушкин не забывает о Булгарине. Его он вспоминает в письме Вяземскому от 1 июня 1831 года (14, 169). Правда, сведения о высылке Булгарина из Петербурга не верны: его идейный враг просто уехал в свое имение Карлово под Дерптом. Но тут важно, что Пушкин мыслит (и небезосновательно), что царь на его стороне в этой схватке с Булгариным. В письме Пушкин упоминает эпиграмму, недавно сочиненную Вяземским (1831):
Фиглярин – вот поляк примерный,
В нем истинных сарматов кровь:
Смотрите, как в груди сей верной
Хитра к отечеству любовь.
То мало, что из злобы к русским,
Хоть от природы трусоват,
Он бегал под орлом французским
И в битвах жизни был не рад.
Патриотический предатель,
Расстрига, самозванец сей –
Уж не поляк, уж наш писатель,
Уж русский, к сраму наших дней.
Двойной присягою играя,
Поляк в двойную цель попал:
Он Польшу спас от негодяя
И русских братством запятнал.
Впоследствии, после смерти поэта, этот текст будет приписан Пушкину и какое-то время печататься в собраниях его произведений.
В середине июня 1831 года в Царское Село доходит известие, что Петербурге началась эпидемия холеры. В народе распространились слухи о преднамеренном отравлении людей, вызвавшие холерные бунты. Вот отрывки из описания бунта на Сенной площади, сделанного Бенкендорфом: «Стали собираться в скопища, останавливать на улицах иностранцев, обыскивать их для открытия носимого при себе мнимого яда, гласно обвинять врачей в отравлении народа. Напоследок, возбудив сама себя этими толками и подозрениями, чернь столпилась на Сенной площади и, посреди многих других бесчинств, бросилась с яростью рассвирепевшего зверя на дом, в котором была устроена больница. Все этажи в одну минуту наполнились этими бешеными, которые разбили