– Даже друзей себе нормальных найти не смог. Водишься с девкой, потому что и сам – девка.
Поначалу вечные задирания и унижения, которыми щедро осыпал меня отец, я переносил болезненно. Никому не рассказывал. Но однажды тетя Вера сама услышала, как он, в очередной раз издеваясь над тем, что я выбрал танцы, а не бокс, назвал меня «старшая дочь». Ее гневу не было границ.
Она так едко и колко напала на отца, что тот терялся и заикался, а от этого только больше злился: на нее, на себя, на меня – на всех. Но высказать эту злость не мог – не хватало слов. А дать волю рукам не смел – тетя Вера не из тех женщин, которых можно безнаказанно ударить. Так и стоял, краснел аж до багровости, трясся, сжимал кулаки – и молчал.
– Если бы твоя мать была жива, – говорила мама Лаймы, – она бы не позволила ему так себя вести.
Сколько раз я сам себе повторял эту волшебную и нереальную фразу: «Если бы мама была жива…»
Я так глубоко задумался, что не сразу уловил звук, похожий на тихий стон, который тут же растворился в ночной тишине спящей квартиры. Сначала решил, что показалось, но вскоре опять услышал. Потом к нему добавилось шуршание, и я определил, что доносится оно из комнаты Лаймы.
Поднялся с дивана – мне постелили в проходной гостиной, – подошел к двери, за которой спала Лайма. Осторожно постучался костяшкой пальца.
– Лайм, у тебя все хорошо?
Ответа не последовало.
Вместо него послышался шлепок, когда на пол падает что-то небольшое, а через несколько секунд – грохот уже явно значительный, и я, не раздумывая, распахнул дверь.
В свете горящего ночника я увидел на полу Лайму, она была в розовой пижаме, а волосы растрепаны от сна.
– Напугала? – спросила она шепотом. – Извини.
– Что с тобой? – вместо ответа спросил я, подлетев к ней. – Тебе больно? Вызвать скорую?
– Нет, все хорошо, – прошептала Лайма. – Только не кричи так, пожалуйста, маму разбудишь.
Увидев, что Лайма в сознании и не корчится от боли, я немного успокоился. Привстал – комнатка крохотная, все рядом – потянулся к выключателю, но Лайма замотала головой:
– Не включай.
Я опустил руку.
– Опять моя нога, – сказала она. – Хотела выпить таблетку – загнала упаковку под кровать. Попыталась достать – и вот, – она развела руки в стороны.
На ней была милая розовая пижама: рубашка с закатанными рукавами и раскрытым воротом и шортики с черным атласным бантиком.
Верхние пуговицы были расстегнуты, и я впервые в жизни поймал себя на мысли, что хотел бы провести пальцем линию от горла Лаймы вниз по гладкой коже.
Ее ноги, почти полностью оголенные, не считая коротких шорт, золотил мягкий свет ночника. Они были слегка разведены, как будто брошены и оставлены, как упали, – чуть согнутое колено смотрело вверх, другое – в сторону.
– Давай я тебя подниму, – прошептал я, отвлекаясь от своих мыслей.
– Не надо, –