не говори Саше
«Савва, не пускай Сашу в небо. Чертовка Майсурадзе нагадала, что там он и погибнет. Когда меня не станет, о пророчестве будешь знать только ты. Ни в коем случае не говори Саше. Просто сделай так, чтобы он никогда не сел за штурвал».
глава первая: приготовиться, на взлет!
Солнечный свет заливает аэродромную площадку, слепит глаза, и я жмурюсь. Прикрываюсь ладонью, пытаюсь не смотреть в небо, но лучи просачиваются даже сквозь пальцы, заливая взгляд красным. Радостно трубит горн, а я в пальцах свободной руки сжимаю шершавую корочку диплома. Крепко стискиваю, но она все равно скользит – влажно от стресса и моря, ладони потеют. Представляю, как блестит на солнце летный значок в форме крыльев, одетый командиром училища мне на форму.
Мою первую летную форму.
Где-то в родительской толпе ждет отец, но я не вижу его из-за слепящих лучей, пусть и стою в первом ряду. Все смазывается, вспыхивает красным – значит, вечером снова ждет солнечная буря. Я научился угадывать мгновенные перемены погоды: на штормы всегда болит голова, на ветер – она кружится, будто ветер тревожит сознание, а не деревья вокруг. Солнце ярко вспыхивает опять, будто его лучи взрываются, и все вздрагивают. Товарищ рядом роняет диплом, от порывов ветра свет становится еще сильнее, как будто ураган разнес вспышку по всему городу. Командир невозмутимо читает летную клятву, а я вспоминаю ее, заученную еще на первом курсе, и повторяю одними губами, даже не шепчу. Ни единого звука – только клятва и ветер. Ветер, разносящий святую святых, летную клятву, вместе с острой солнечной вспышкой.
Играет гимн Теодоса – звучная, теряющаяся в ветре музыка, похожая на победный марш, знакома всем с детства. Мне кажется, я жил только ради этого момента – летного значка, диплома и возможности завтра сесть за штурвал. Мы стоим между двумя небольшими самолетами, рассчитанных не больше, чем на пятнадцать пассажиров, и меня манит к небу. Чувствую, что хочу забраться в кабину пилота, огладить приборную панель и взмыть к облакам по единственной взлетной полосе, вытянувшейся вдоль побережья между двумя скалами.
Торжественность момента обрывается с окончанием гимна, и я чувствую, как мои плечи в облегчении опускаются, солдатская, почти военная выправка позволяет вздохнуть, дает расслабиться.
– В добрый путь, – командир говорит кратко и скупо, но даже сквозь застилающие взгляд солнечные лучи я вижу, что на его губах мелькает улыбка. Такая острая, как лезвие бритвы, но в то же время мягкая. Так смотрят на нерадивых детей, чудом сдавших первый экзамен; так смотрят на будущее города, в руки которого его страшно передать.
«В добрый путь!», – нас всего пятеро, и мы скандируем это эхом, в один голос, как на репетиции позавчера. Бывшие курсанты летного училища расходятся, почти разбегаются в разные стороны, а я остаюсь посреди летного поля, также глупо сжимая диплом в скользких пальцах и оглядываясь. Мне не верится, что завтра я не перешагну порог училища. Не верится, что заберусь в самолет. В мыслях плывет, солнце печет сильнее, слепит ярче, и я нервно озираюсь, ища знакомые лица в толпе. Но не вижу никого из тех, кто должен был прийти – даже отец как будто растворился на площадке, затерялся среди остальных.
– Сашенька, – шепчет женский голос в толпе, и мне кажется, что начинающийся шторм разносит материнский шепот. Но это не может быть мама, я не слышал ее ласковых слов с шести лет и кажется забываю, как она говорила.
Теплые тонкие пальцы сжимаются повыше локтя, острые ноготки слабо впиваются в кожу, и я поворачиваю голову. Ее вороновы волосы, такие густые и прямые без единого завитка, обрамляют лицо и спадают ниже груди. От нее пахнет восточными пряностями и тяжелыми масляными духами, воротник темного платья накрахмален и начищен так, что сияет белизной в свете яркого солнца.
– Камилла, – удивляюсь я, накрывая ее пальцы своими и мягко сжимая. – Тебя отпустили?
– Сбежала через окно, – шепотом бормочет она, явно не решаясь придвинуться ближе и обнять. Но толпе вокруг нет дела – они заняты собой и своими успехами, фотографируются на полароид, поздравляют друг друга с окончанием училища, а потом поскорее прячутся от шторма. Маленький самолет, стоявший вдалеке, но отчетливо видимый, чуть покачивается от ветра на неустойчивых шасси.
Засмотревшись на лайнер, я забываю о Камилле рядом, и только когда она отпускает мой локоть, поворачиваюсь к ней.
– Рад, что ты смогла прийти, – шепчу тихо, отводя ее от эпицентра толпы, ближе к металлическому ограждению аэродромной площадки.
– Не могла пропустить такой день, – она отвечает мне также шепотом, что его почти не разобрать за порывами ветра. Солнце вспыхивает особенно ярко, и я жмурю глаза, опять прикрываю их рукой. Голову взрывает болью – уже привычной, о которой нужно молчать. От Камиллы точно не укрывается мое самочувствие: я морщусь, закрываю глаза, наверняка бледнею. Всегда бледнею, когда начинает болеть голова.
– Сашенька? – она в шепот добавляет голоса, и Камиллу слышно уже лучше. Но голова снова отдается болью, хочется приложиться лбом к перилам, но