Только не земля. Алекс Мельцер

губы превращаются в тонкую полоску недовольства. Он смотрит не на меня, а мне за спину, на Камиллу, и я решаю выступить щитом: делаю шаг к отцу и крепко его обнимаю. Он – волнующийся, оберегающий и любящий, а я – «нерадивый и сумасбродный», как говорили соседи. Руки отца хлопают меня по спине, я чувствую дрожь его сердца через худую грудную клетку, и мое колотится тоже. Летный значок наверняка больно упирается ему пониже ключицы, и я отстраняюсь.

      – Спасибо, что пришел, – благодарю его искренне. Он работает диспетчером в маленьком аэропорту Теодоса, и смены каждый раз круглосуточные. Он отказался от сна, чтобы прийти сюда, и в груди странно щемит от трепета.

      – Мой сын окончил летное училище, – папа улыбается. – Не мог не прийти.

      Мы бредем втроем вдоль площадки, пока не проходим через металлические, широко распахнутые ворота и не оказываемся на узкой улочке, петляющей то вправо, то влево. Она извилистостью напоминает серпантин – с одной стороны горы, с другой – невысокие дома. В Теодосе было мало высотные домов, почти все не выше трех этажей, а новых построек нет. Здесь жилье передается из поколения в поколение, по наследству: точно знаю, что в нашем доме жил еще мой прадед, а перед ним наверняка много кто еще.

      Совсем бедные районы находились дальше всего от моря, почти в горах – хлипкие лачужки из дерева или недорогого камня высились между деревьями прям в лесах, на относительно ровных площадках. Сам город спускается к морю – у побережья живет правящая партия с городским председателем во главе, в центре – средний класс. Наш дом стоит сбоку от центра, ближе к морю – диспетчеры всегда уважались в Теодосе, а летчики, коим был мой дед, и подавно. Камилла живет почти в горах, и ей точно нравится бывать в городе. Она всегда с восторгом смотрит на улочки с небольшими магазинчиками, городской галечный пляж, витиеватую дорогу, по которой ездят на стареньких велосипедах с корзинками.