Спервоначалу ходя, конечно, напугал их очень, китайцы вообще люди робкие, когда до мордобоя дело доходит, а рядом с русскими известно, чего ждать. Было они хотели тазами прикинуться, безобидными то есть инородцами – орочами да гольдами, – но не успели, ходя уже тут как тут, входит в фанзу, кланяется угрожающе в пояс, на чистом русском языке здоровается:
– Пожалуйте-спасибо-на здоровье!
Задрожали китайцы от испуга, думали, русские поселенцы пришли, сейчас честью вон отсюда попросят, с исконной земли, а кабаргу вместе с женьшенем за так отберут, за общее мерси и в счет русского гостеприимства. Но пригляделись повнимательнее – видят, человек желтой жизни, глаза узкие, морда приплюснутая. Может, удэге или гольд какой-нибудь, а то и японец приплутал откуда, уму-разуму пришел учить, как при государе-императоре было… Но потом слово за слово – поняли, что перед ними их же брат ходя, обрадовались до смерти.
Посадили на почетное место, стали кормить, про жизнь расспрашивать.
– Можно, – говорит ходя. – Живу как маньчжурский император, предатель китайского народа Пу И. Русские меня уважают и троекратное коутоу мне каждое утро делают. А я их тоже не обижаю, даю жить спокойно.
После этого ходя им рассказал про гаолян и про водку из него.
– Что же ты русским не продаешь? – спрашивают ходю хитростные китайцы.
– Русский человек вино пить не может, у него для этого организм слабый, только спирт неразбавленный принимает, – отвечает им Василий. – Так что вот поэтому пришел к вам.
Китайцы очень были довольны, что можно купить гаоляна прямо здесь, не отходя далеко. Ударили они с ходей по рукам, и ходя двинул обратно в поселок, готовить товар.
Тем временем приятель ходин, Колька Лютый, протрезвился, пошел ходю проведать – глядь, нет ходи, одни только головешки горелые вместо него грудой. Секунду-другую стоял Колька, глазам не верил, думал, чудится ему, леший морок наводит. Но нет никакого морока, подлинно на месте ходи пепелище лежит. Испугался Колька, бросился к головешкам, на колени пал, копает, как барсук, тело ходино ищет, череп, какую ни то косточку завалящую. Нет ничего, прогорел, видно, ходя начисто, а кости лисы растащили.
Не помня себя поднялся Колька, пошел куда глаза глядят, качается от горя, ничего вокруг себя не видит.
Так он и вышел к рынде пожарной, которая в центре поселка висела, ударился об нее, рында тренькнула, только тут в себя немного Колька пришел. Стал он бить в рынду, народ скликать на сходку, а сам дрожит, слезы по небритой роже ползут, и бормочет только «ходя да ходя», а больше ничего.
Собрался народ, зевает, бранится, не может понять, зачем его разбудили в такую рань, чего надо? А