Собакина я оставляю у ограды: привязываю к невысокому деревцу и строго приказываю ждать. Мага прикасается к собачьему носу и псина, зевнув, не спеша укладывается на травку и мирно засыпает. Сверху опускается небольшой радужный купол. Теперь собачкой никто не заинтересуется кроме. Ну и хорошо, так оно спокойней.
Пройдя через распахнутые чугунные ворота, мой спутник вновь страдальчески морщится. Ну да, порядка здесь, конечно, никакого, одно название, что городское кладбище, а на самом деле почти не отличается от сельского. Через весь немалый участок проходит единственная вымощенная булыжником центральная дорожка, вдоль которой наведён относительный порядок. А отойди в сторону – и придётся спотыкаться, а то и перешагивать через оградки, заброшенные холмики, а иногда нет-нет, да и наступишь на обломок обтёсанного камня, на котором под зелёным мхом угадывается выпуклый крест… Но «мои» – неподалёку, в полпути до церкви, которая становится видна после того, как обогнёшь старый тополь. Как его сюда занесло – бог весть, обычно здесь сажают берёзки, туи и сирень. Вернее, сажали, а сейчас, когда участок практически закрыт – только вырубают, потому что зелень разрастается со страшной силой. Но вот как-то проник, укоренился, вымахал с баобаб, успел умереть и засохнуть. Ветви с метр толщиной у основания угрожающе нависают над дорожкой; одно хорошо – они высоко, макушкой не заденешь. Но каждый раз мне страшно проходить под этим гигантским скелетом: а ну как одна из ветвей, наконец, надломится и рухнет на голову? А коммунальные службы словно не видят и не знают.
– Пришли.
По левую сторону от дорожки «наш» участок. Бесшумно поворачивается на смазанных петлях, пропуская, калитка. Тут все мои – папа, мама, братья с семьями. Все. Шесть больших надгробий и три маленьких.
Мага почтительно наклоняет голову, словно здоровается. С минуту молчит. А я словно смотрю его глазами: лаконичные полированные грани чёрного мрамора, лики, напылённые на плиты… Я выбирала самые лучшие фотографии, где все молодые и здоровые, и плевать мне было на шипение соседок, которые дружно осудили меня и перемыли косточки за то, что родители у меня были здесь тридцатипятилетними. Я хотела их помнить именно такими. На детских могилках у нас всегда по машинке или самолёту, или другой мальчишеской игрушке. В гробничках у взрослых высажены цветы: не люблю искусственные, а сходить сюда раз в месяц присмотреть за посадками дело нехитрое.
По соседству справа от наших – парень-афганец; на стыке надгробья и памятной плиты дотлевает сигарета. Видно, совсем недавно навестили друзья, прикурили, да и оставили вместе с наполненной стопочкой, накрытой куском чёрного хлеба. Холмик слева совсем заброшенный, но на нём мозаикой рассыпаны недоклёванные птицами кусочки печенья и разложены несколько карамелек и мармеладин. Говорят, если ты в дороге, но хочешь помянуть