– Он жив, – пощупав пульс, произносит фельдшер. – Быстро в вертолет!
Через пару минут в вертолет загружают еще одного выжившего раненого, водителя-«восьмиклассника». Он потерял много крови, фельдшер лишь морщится и качает головой.
– Довезем? – спрашивает один из десантников, когда вертолет взмывает в воздух.
– Идиотский вопрос, – зло отвечает фельдшер. – Господу Богу такие вопросы задавай!
– Руку здорово разворотило, – произносит другой десантник, кивая в сторону седого. – Как он теперь играть будет?
– Жив будет – сыграет, – машет рукой фельдшер. – Пальцы-то целы! Чего ему в оркестре не сиделось?
Десантники молчат. Они слишком хорошо знают почему. Знают, что фельдшер прав. Выживет Валерка, сыграет…
Ничего этого я пока что не знаю.
Часть первая
1
– Вам правда сорок лет? У вас потрясающая фигура! Можете играть семнадцатилетнюю обольстительницу…
Режиссер Грунцев на придурка не похож. Он им является… Даже не то чтобы придурком, скорее эдаким Сатиром во плоти. Он все время носит большие широконосые ботинки на толстой подошве. Неужели он прячет в них копыта?
– Идите в задницу, – говорю ему я, глядя в сторону.
Сатир умолкает. «Если в твою, дорогая Расма, то с удовольствием!» – мысленно произносит он.
– Давайте продолжим работу, – скучным голосом говорит мне Сатир.
И мы продолжаем.
– Вам хорошо, вы испытываете просто-таки райское наслаждение! – уже в который раз заводит он свою сатирову песнь.
– Адское, – одарив-таки режиссера взглядом, вношу я свою лепту в трактовку образа.
– Хорошо… Пусть адское! – соглашается Сатир. – Но наслаждение.
Растягиваю физиономию в улыбку, зажигаю бенгальскими огоньками глаза. Работа есть работа. Мне надо есть, мне надо пить. Кроме профессиональной демонстрации своей физиономии и задницы, я мало что умею.
– Пожалуйста, вот так! Вас снимают в полный рост… Вот-вот.
Я дергаю шеей, выгибаю спину. Я играю пантеру Багиру, кого-то успешно поймавшую и потому хорошо позавтракавшую.
– Да, да, очень хорошо! – кивает режиссер.
Оператор кивает в свою очередь, за ним остальные, последним кивает парень из продюсерской команды. Все хорошо, еще часа три этой дури, и я получу свои полторы тысячи у.е. за съемочный день. Это не кино, это реклама. И я даже не знаю, что рекламирую, должно быть, что-то «сатирское». Надо хоть для приличия поинтересоваться.
– Послушайте, отчего я здесь получаю наслаждение? – спрашиваю я девушку-ассистента.
– Вы разве не знаете? – та удивленно вскидывает бровки.
Она смущенно удаляется к реквизиторам. Вернувшись, робко протягивает мне…
– Вообще-то он хотел, – девушка заговорила полушепотом, – чтобы вы обмотались ЭТИМ. Ну вокруг себя.
– Что это? – во мне борются друг с другом хохот