– Давай постреляем?
Вопрос был вдвойне дурацкий, так как задала я его самой себе. Других персонажей, способных к ответу на него, рядом не было. Пришлось самой же и отвечать:
– Не хочется…
– А чего хочется? – спросила себя я, втягиваясь в совершенно идиотскую беседу с самой собой.
– Улететь.
– Давай улетим?
Не проходит и часа, как я лечу. Лечу в самолете международной авиакомпании, лечу домой. Ружья в моих руках нет, есть только мысли о нем. Впрочем, воспоминания ли? Дело в том, что того, что я только что столь живописно описала, пока еще не случилось. Этим объясняется мой некоторый описательный цинизм. Не произошло, не случилось… И я приложу все усилия, чтобы этого не случилось никогда. Поэтому прямо из аэропорта я еду в офис к одному человеку. Умному, многое знающему и умеющему.
Он был похож на бога… Нет, скорее на придурка в плаще и круглых очках. Бога я ни разу не видела, а вот очкастых придурков в плащах повидала предостаточно.
– Вы актриса Расма Реэкстыня? – начал разговор он.
– Да, – с наивным видом, как-то по-детски кивнула я.
– Я слушаю вас, – его речь звучала с небольшим акцентом, мягко и вкрадчиво. Ему подошла бы роль священника, пастора.
– Как мне вас называть? – спросила я.
– Называйте меня пан Ветр.
– Пан Ветр… – повторила я. – Хорошо. Я расскажу вам… Мне постоянно снятся две девочки. Две маленькие девочки, им лет по пять, может быть, по шесть, не больше. Они стоят и смотрят на меня… И у них мое лицо.
– Первый аборт вы сделали в двадцать лет… – произнес пан Ветр, не дав мне перевести дух. – На третьем курсе театрального училища.
– Да, но… – начала было я.
– Второй аборт был спустя десять лет, вы тогда снимались в главной роли на Ленинградской студии, – продолжил он тем же мягким, вкрадчивым голосом. И, не меняя его, задал вопрос: – У вас есть пистолет?
– Да, – я вновь кивнула.
– Для чего? – спросил пан Ветр.
– Я… В общем, мне страшно, я не могу взять веревку. А с высоты… я тоже не смогу. С пистолетом же это быстро… И легко.
– Да, но только не с вашим. Ваш пистолет плох, он для спортивной стрельбы. А с веревкой уж точно не стоит. Вы будете ужасно выглядеть – язык вывалится изо рта, а перед смертью вы, извините, обмочитесь. Ваши родственники будут зажимать нос, вынимая вас из петли.
Мне неожиданно стало смешно, я с трудом сдержала идиотский смех. Пан Ветр заметил это.
– Учтите, если вы убьете себя, вместе с вами умрут и эти две девочки, – сказал он уже другим голосом.
– Но ведь я уже… Убила их! – произнесла я и почувствовала, что мои глаза непривычно сухи.
– Это не так… Они ведь приходят к вам! – и он, выдержав паузу, добавил чуть мягче: – Ко мне вот никто не приходит…
Я не нашлась с ответом. Кажется, пан Ветр сумасшедший. Во всяком случае, у него железная логика сумасшедшего. Он молчал вместе со мной.
– Скажите что-нибудь, – попросила я. Самой говорить было нечего, пауза затянулась и превратилась в пугающе жуткую пустоту.
Он заговорил голосом детского доктора. Это была уже третья его маска, после пастора и судебного эксперта.
– В первую очередь, верните пистолет своей сестре-спортсменке… Вам надо отвлечься, забыться… Миллионы женщин во всем мире делают аборты. Кстати, почему вы пошли в православный храм?
– Я их не различаю… Простите, я, наверное, очень глупая, но мне все равно какая церковь!
– Православный священник выгнал вас?
– Да… Нет, он был очень вежлив, но попросил меня впредь не переступать порога храма и отправил в костел. А я… Даже не знаю, где он находится. А храм был на соседней улице.
Пан Ветр не смог сдержать усмешки.
– Это смешно? – спросила я.
– Нет… Просто вы очаровательны. Вот что я скажу: вам необходимо пройти по местам своего детства. Любимым местам, где вы смотрели на небо, деревья. И ждали… Обычно в детстве ждут чуда… Сделайте это. Прямо сегодня, сейчас…
Я не спросила его «зачем?», так как он был прав… Мы не понимаем и не хотим понимать сумасшедшего, мы не всегда способны, но всегда хотим понять Бога. И, как мне кажется, иногда путаем одного с другим.
Я вышла из такси. Первое место детства. Река с родниково-прозрачной водой. Тогда, лет тридцать пять назад, она мне казалась огромной, почти морем… Сейчас река кажется мне большим ручьем. Я подхожу к полусгнившему мостику, сажусь на песок. Он мокрый, пачкает брюки, но я не тороплюсь подниматься.
И тут я слышу голос. Тонкий детский голос. Голос девочки лет шести:
– Давай улетим?
Она спрашивает меня. А я качаю головой.
– Давай улетим! – повторяет она, уже не спрашивая, а призывая.
– Зачем? – спрашивает другой