Нет ничего важнее жизни. Нет ничего важнее вас.
ЗНАЧЕНИЯ
Вчера, когда она ложилась спать, мама села на кровать и сказала: «Не верь, когда говорят: это все пройдет, это не имеет никакого значения. Оно пройдет, да, как и остальное, но то, что происходит сейчас, очень важно. Все важно. Этого ты не забудешь никогда…»
Вокруг происходил майский, ошеломляющий город. Город сидел на деревянном подоконнике ее старого окна в сердце дома, звонил троллейбусом, выпускал дым в форточки. Город протягивал черемуху возле теплых бревенчатых стен вдоль улицы. Город радовался ее четырнадцатилетию. Он был с ней заодно в эти подернутые мороком дни. И она видела себя со стороны идущей в школу в пыльных удобных кедах. Узкие джинсы, лохматая голова, худенькие запястья. Какая ты красивая, – говорила мама. Она кривила рот.
А порою ей казалось, что внутри нее уже нет ничего живого. Вся тяжесть ее любви наваливалась ночью слезами. Она что-то говорила в темное окно Тому, Кто Слышит Ее, хлюпала носом, капала в него капли, а потом неподвижно лежала, прислушиваясь к тому, как боль в груди превращалась в хрустальный прекрасный шар. Навсегда. Теперь нужно аккуратно носить его.
Она приняла это чувство безусловно, не мучаясь, не спрашивая себя: как можно полюбить кого-то на расстоянии? Ответ на этот вопрос был никому не нужен. Она опустилась внутрь себя, в теплую нежность, в глубину первого желания, в черный колодец спокойной безысходности. Она знала наизусть каждое его слово, образ, каждую прочитанную им книгу и каждую мрачную фантазию. Ее мысли сопровождали и оберегали его. Да, она была совершенно точно уверена, что с ним не может случиться ничего плохого, пока она любит его.
Хотелось метаться по комнате в тоске по осязаемости: прижаться, потрогать, поцеловать ладонь, шею, глаза. Она просыпалась ото сна, держа в руке его тепло. И мама говорила: Пора вставать! А ей было непонятно: зачем пора?..
Одиночество ее души порою казалось настолько велико, что целый мир сжимался до размера комнаты и давил на грудь. Она думала: как человек, у которого есть мама, папа, сестра, подруги, может быть таким паршиво одиноким внутри себя? Дни были теплыми и пасмурными. Она сидела под настольной лампой, положив перед собой дневник – толстую родную тетрадь – и от лампы, и от строк лился пот. Неся внутри этот прекрасный мрак, она балансировала с шестом любви на канате между болью и умопомрачительным счастьем.
Городские, звонкие, душистые вечера делали весомей каждую минуту, которую проживало ее четырнадцатилетнее сердце. Ярко-синее небо на западе, сразу после заката, обводило графитом деревья и крыши. Дети, совершенно ничего не знающие о жизни, гремели мячом во дворе. Тоска по осязаемости металась под потолком черной птицей. «То, что происходит сейчас, очень важно..»
Спустя двадцать лет с этого дня, небо точно так же проявит негатив ветвей на западе. Черная птица больше не вылетит из угла. Она выйдет на балкон в комнате, где спят ее любимые люди – дети и муж – и вдохнет все счастье прекрасной, измученной, мудрой душой. Вселенная будет гордиться ею – ее нежностью, силой, благодарностью. Она подставит худенькое запястье под ночь, и его погладит Бог…
КАТЯ
В Воронеже поезд стоял сорок минут.
Когда вагон лязгнул железным скелетом и дернулся, астматически вздыхая, Катя привычно распахнула дверь на теплый, как бетонная сковорода, перрон и, нетерпеливо окунув лицо в горьковатый, смятый воздух, шагнула на платформу. Пассажиры начали выходить, грохотать чемоданами, весело галдеть «до свидания». Катя тоже повторяла «до свидания», вздрагивая прозрачными ресницами и слегка поднимая смешную большую верхнюю губу. Тёмно-синий форменный пиджак был застегнут до низу, а вот одну пуговицу на юбке Катя выпустила из петли – тесно. Ветер назойливо доносил сигаретный дым. Катя еле заметно махнула ладонью у носа и тронула телефон, чтобы засечь время стоянки.
День, стремительный и светящийся, крутился волчком знакомого вокзального шума. Шум перетекал от одного вагона к другому, двигался вместе с воздухом, гладил пушистый Катин висок, завиток с которого постоянно путался за ухом.
День пахнул рельсами. Это было приятно. Много приятнее кулинарной духоты плацкарта. Осторожный, но четкий толчок маленькой жизни, который Катя почувствовала внутри, поднял тепло до уровня ключиц. Девушка прикоснулась пальцами к нижней пуговице жакета и глубоко вдохнула. Движение, отдающее в пах, повторилось. Каждый раз Кате казалось, что чудо происходит не с ней. Но это оказывалось явью.
Сперва Катя услышала неровный, неприятный стук по асфальту, будто бы сумасшедшая птица с огромным железным клювом слепо клевала зерно и каждый раз промахивалась. Потом она увидела мальчика в ходунках и женщину рядом с ним. Мальчику было, кажется, лет тринадцать. Похоже на то. Он толкал перед собой неуклюжее устройство, припадая на правую ногу так сильно, что неровно остриженные волосы смешно подскакивали на голове,