Видение было столь ярким, что священник резко встряхнул головой. Только лишь появилась возможность, он тут и дал по газам. Шлифанув по обочине, «москвич» пролетел мостом по-над речкой, резво вскарабкался на пригорок меж низеньких деревянных хибар и со скрежетом тормознул перед дорожным знаком «Движение запрещено». Тут батюшка Михаил отдышался, словно после забега на стометровку. Чуть поразмыслив, нехотя снял он с кителя орден Красной Звезды. «Так, пожалуй, будет сподручнее искать подход к душам сидельцев», – решил священник. Убрав боевую награду в бардачок, бывший прапор щёлкнул «на удачу» Вертера по носу и выбрался из машины.
Скрипели, прогибаясь под кирзачами, деревянные тротуары. Батюшка шёл к двухэтажному административному корпусу – самому высокому зданию в радиусе тридцати километров. Тут священника уже поджидали. На крыльце стоял офицер – полный, пышноусый, с хитроватым взглядом прищуренных глаз. Круглое лицо пылало, словно его обладатель только что вылез из-за стола, объевшись пельменей с горячим бульоном. Офицер, в шутку, что ли, отдав честь, представился:
– Майор Вихарев, начальник оперативной части ИТК-28.
Рука батюшки тут же потянулась «к фуражке». Но, вовремя спохватившись, вместо прыгавших на языке слов «гвардии старший прапорщик…» он произнёс:
– Священник отец Михаил, клирик Кировской епархии РПЦ.
Майор, оценив наряд гостя – подрясник, афганку, крест, кирзачи – хохотнул.
– Пройдёмте, гражданин! – но тут же, убрав пылинку с плеча священника, протянул для рукопожатия здоровенную кисть и спросил:
– Михаил, а как вас по батюшке?
Фамильярность майора немного зашкаливала. И смешок его, и прищуренный оценивающий взгляд вечно бегающих глазок оперативника – всё это как-то отталкивало. С сарказмом, едва уловимым в тихом голосе, священник переспросил:
– По батюшке? Да лучше зовите меня по-простому: батюшка. Батюшка Михаил. – И он крепко стиснул лапу майора.
Территория исправительно-трудовой колонии произвела на священника странное впечатление. Не таким он себе представлял островок зловещего архипелага, книжку о котором брал почитать у приятеля по духовному училищу в прошлом году. И хоть писатель Солженицын, кажется, не пытался изобразить ГУЛАГ чем-то каменным и железным, но почему-то именно таковым батюшка Михаил его себе рисовал. Ведь стены Кировского СИЗО №1 (тюрьмы городской, что на улице МОПРа) – каменные; да и Воронежская гарнизонная гауптвахта (с которой будущему старшему прапорщику довелось в своё время трое суток знакомиться изнутри) вся состояла из бетона, железа и кирпича. Опять же, в Афгане все подобные заведения, виденные им – что у наших, что у «духов», – источали малоподвластную времени твёрдую мощь камня.