И в маленькой Пашиной головке стали роиться мысли о том, как могло это произойти. Как он мог предотвратить это. Как…
– Ты это брось, пацан, – сказал ему отец, когда заметил, что сын чертит странные схемы, пытаясь воспроизвести последний путь покойной матери их осиротевшей семьи. – Не твоя это забота. Как бы ты её ни любил, она была взрослым человеком, сделавшим свой выбор. Сама.
А потом посёлок переключился на новое событие – директору лучшей школы района отрезало в аварии голову. Да и с кем он был? С кем был-то? С завучем ехали. И это в каникулы! Женатый человек! И она дама была не свободная! Вот тема-то, так тема – надолго хватит.
Паша и сам не заметил, как мамино лицо стало исчезать из памяти. Как что-то тёмное и тяжёлое стало закрывать мысли о ней. Он больше никогда не делал уроки за тем самым столом. И не плакал.
– А ну не реви! – крикнул отец и ударил кулаком по стене. Глаза были красные, мокрые.
Резким движением утёр их, помотал головой и сел за свой суп.
Паша опустил голову, шмыгнул носом и похолодел. Нельзя реветь.
И сегодня, в свои тринадцать, у бабушки в деревне, поедая безвкусные пироги, он слышал отголоски того тяжёлого удара о стену. И брошенного отцом приказа.
Виски пульсировали. Но нет, надо быть мужиком. Отец всегда говорил, что мужчины не плачут. Что мужчины должны быть сильными. Не распускать нюни. Не вести себя как бабы. Не быть хлюпиками. Быть… не… быть…
Очередной пирожок. С чем он там? Да какая разница? Пирожок?
– Э, Паш, ты в порядке?
Паша ощутил что-то холодное на лбу. Почти ледяное. Рука? Папы?.. кто это?
Знакомое лицо вдруг показалось чужим. А потом поплыло. Полетело.
– Паш!
В калейдоскопном дурмане из образов и дурноты Паше показалось, что он низвергнулся в ад, но мигом воспарил и полетел по старому дому. Только каким-то отголоском сознания мог догадаться, что отец подхватил его на руки и понёс на кровать. Кровать. Это кровать. Успокойся. Никакое это не болото. Не трясина, затягивающая на самое дно.
– Мам!
Эхом звучал ставший на два тона ниже голос отца. И зачем он зовёт маму? Она ж умерла? Мама… когда-то у него была мама… её лицо с дурацкой улыбкой возникло из ниоткуда и пропало же в никуда.
Вместо неё появилось нечто похожее на бабушку, только она была будто раздутой и искажённой в кривом зеркале.
– А! – Паша вскрикнул, но ни встать, ни увернуться не смог.
Остриё огромного ножа вонзилось прямо в подмышку. Ледяное лезвие вспороло кожу, перебило сухожилия. Всё тело содрогнулось в агонии. Каждая клеточка пульсировала.
После вечности раздался голос предательской бабки:
– Тридцать девять, – глубокий, далёкий, будто бы из самой преисподней, – и ше-е-е-есть.
Что значили эти цифры? Новое число дьявола?
Только теперь Паша понял, что она вынула вставленный нож. Что рана будто бы зажила.