Наконец Кокосинский процедил, захлебываясь от бешенства:
– Что ж, коли нас тут так мило встречают… нам не остается ничего другого, как поклониться учтивой хозяйке… поблагодарить за гостеприимство и уйти.
С этими словами он поклонился с нарочитой униженностью, метя шапкою пол, за ним стали кланяться остальные и выходить один за другим вон. Когда дверь закрылась за последним, Оленька, тяжело дыша, в изнеможении опустилась в кресло; силы оставили ее, их оказалось меньше, чем храбрости.
А забияки, сойдя с крыльца, сбились толпою около лошадей, чтобы посоветоваться, как же быть; но никто не хотел первым взять слово.
Наконец Кокосинский сказал:
– Ну, каково, милые барашки?
– А что?
– Хорошо ли вам?
– А тебе хорошо?
– Эх, когда бы не Кмициц! Эх, когда бы не Кмициц! – произнес Раницкий, судорожно потирая руки. – Мы бы тут с паненкой по-свойски погуляли!
– Поди тронь Кмицица! – пропищал Рекуц. – Сунься против него!
Лицо у Раницкого пошло пятнами, как шкура рыси.
– И сунусь, и против него, и против тебя, забияка, где хочешь!
– Вот и хорошо! – сказал Рекуц.
Оба схватились было за сабли, но великан Кульвец-Гиппоцентаврус встал между ними.
– Вот этим кулаком, – сказал он, потрясая кулачищем с каравай хлеба, – вот этим кулаком, – повторил он, – я первому, кто выхватит саблю, голову размозжу!
Тут он стал поглядывать то на Рекуца, то на Раницкого, как бы вопрошая, кто же первый хочет попробовать; но они после такого немого вопроса тотчас успокоились.
– Кульвец прав! – сказал Кокосинский. – Милые мои, мир сейчас нам нужен больше, чем когда-либо. Мой совет: скакать к Кмицицу, да поскорее, чтобы она раньше нас его не увидала, не то распишет нас как чертей. Хорошо, что никто не зарычал на нее, хоть у меня самого чесались и язык, и руки. Едем же к Кмицицу. Она хочет вооружить его против нас, так уж лучше мы его сперва вооружим. Не приведи бог, чтобы он нас покинул. Шляхта тотчас устроит на нас облаву, как на волков.
– Глупости! – отрезал Раницкий. – Ничего она нам не сделает. Теперь война, мало, что ли, людей шатается по белу свету без приюта и без куска хлеба? Соберем ватагу, милые друзья, и пусть гонятся за нами все трибуналы! Дай руку, Рекуц, я тебя прощаю!
– Я бы тебе уши обрубил! – пропищал Рекуц. – Ну да уж ладно, помиримся! Обоих нас одинаково осрамили!
– Выгнать вон таких кавалеров! – воскликнул Кокосинский.
– Меня, в чьих жилах течет сенаторская кровь! – подхватил Раницкий.
– Людей