– Ну а Сэм освободил многих, чтобы они исполняли его волю, – перебил Так.
– Ну да. Он заключил и поддерживал кошмарный пакт, по которому кое-кто из них еще может обитать в этом мире. Среди всех людей они уважают, может быть, лишь одного Сиддхартху. Но есть у них и один общий со всеми людьми порок.
– Какой же?
– Они страстно любят азартные игры… Они готовы играть на что угодно, и игорные долги – единственный для них вопрос чести. Так и должно быть, иначе они не доверяли бы другим игрокам – и лишились бы тем самым своего, быть может, единственного удовольствия. Поскольку огромна была их сила, даже принцы готовы были на игру с ними – в надежде выиграть их услуги. Так были потеряны целые королевства.
– Если ты считаешь, – сказал Так, – что Сэм играл с Ралтарики в одну из древних игр, какими же могли быть ставки?
Яма допил вино, налил еще.
– Сэм глупец. Нет, не то… Он игрок. Это совсем другое. Ракшасы контролируют множество низших энергетических существ. Сэм посредством того кольца, что он нынче носит, управляет теперь целой армией огненных элементалей, выигранных им у Ралтарики. Это смертельно опасные, неразумные создания – и в каждом сила разряда молнии.
Так допил свое вино.
– Но какую ставку мог сделать в этой игре Сэм?
Яма вздохнул:
– Все мои труды, все наши усилия более чем за полвека.
– Ты имеешь в виду свое тело?
Яма кивнул:
– Человеческое тело – высший стимул, самая заманчивая приманка, какую только можно предложить демону.
– Зачем же Сэму так рисковать?
Яма уставился невидящим взглядом на Така.
– Вероятно, это единственный для него способ пробудить свою волю к жизни, опять взвалить на себя свой долг, поставив самого себя на край пропасти, рискуя самим своим существованием при каждом броске кости.
Так подлил себе вина и тут же выпил его.
– Для меня вот это и есть непознаваемое, – сказал он.
Но Яма покачал головой.
– Только непознанное, – поправил он. – Сэм отнюдь не святой и, уж конечно же, не дурак.
– Хотя почти, – решил Яма и под вечер опрыскал демоническим репеллентом весь монастырь.
На следующий день явился поутру к монастырю маленький человек и уселся перед главным входом, поставив чашу для подаяния у самых своих ног. Одет он был просто, в потертую хламиду из грубой темной материи, доходившую