Ему объятья распахнула
И сразу к сердцу притянула,
Когда на ложе увлекла.
Она героя приняла
Тепло, и ласково, и страстно,
Зане Любви в ней всё подвластно,
А так велела ей Любовь.
Пьянило счастье Ланселота,
Ведь государыня с охотой
Горячим ласкам отвечала,
В свои объятья заключала,
А он держал ее в своих.
Ему был сладок всякий миг
Лобзаний, ощущений нежных,
И в наслаждениях безбрежных
Такой восторг объял его,
Что о подобном ничего
Не говорили, не писали.
Я умолкаю, ведь едва ли
Повествовать об этом след.
Но радостей на свете нет
Изысканнее, слаще сих.
Рассказ мой умолчит о них[18].
Странность этого пассажа бьет наотмашь, как пощечина. Замужняя женщина в пяти минутах от адюльтера – причем с лучшим другом мужа – подается как идеал красоты и чуткости? Масла в огонь подливает и абсурдность происходящего: любовь Ланселота к Гвиневре – куртуазная любовь – достигает такого градуса ослепления, что сегодня выглядит абсолютным сумасшествием.
Ранее по ходу истории Ланселот находит на обочине дороги гребень с прядью золотых волос королевы на зубьях и заводит песнь:
Благодаря в душе судьбу,
К глазам, к устам, к лицу, ко лбу
Он подносил ее и млел,
И от восторга пламенел[19].
Кретьен пишет, что Ланселот не обменял бы прядь волос королевы и на целую телегу драгоценных камней. Он наблюдает за Гвиневрой в окно и, дождавшись, когда та исчезнет из поля зрения, пытается вылезти из окна и разбиться на смерть о землю. Потом ради ее любви он подвергает себя позору, забравшись в телегу для перевозки обычных преступников (отсюда альтернативный титул Ланселота – «Рыцарь телеги»). Гвиневра еще и винит его за то, что, прежде чем сделать это, он на мгновение помедлил. Дальше, чтобы спасти ее, он, окровавленный, ползет по мосту, состоящему из клинков мечей, и – самое сложное – подчиняется приказу королевы, чтобы угодить ей, изо всех сил стараться не победить, а проиграть на турнире[20].
Церковь считала женщин дочерьми грешной Евы: Тертуллиан называл их «вратами дьявола», а святой Иоанн Златоуст – самым опасным среди всех диких зверей. И все же Ланселот Кретьена, покидая покои Гвиневры, преклоняет перед ними колени, словно перед религиозным святилищем. Для средневекового общества, в котором командует церковь и доминируют мужчины, это выглядит крайне необычно и приводит в замешательство даже по современным меркам – ведь историю Ланселота и Гвиневры на протяжении многих лет рассказывали бесчисленное количество раз и продолжают пересказывать по сей день[21].
На протяжении более чем 800 лет тайны куртуазной любви не перестают очаровывать нас. Мы продолжаем впечатляться и некоторой абсурдностью происходящего (все-таки надо признать, что их губы рановато соединились в поцелуе), и центральной дихотомией «страсть против принципов» –