Башка у него огромная, человека за пояс держит, с обеих сторон только ноги и голова свисают. Хрясь… И раскусил на две части…
А я как он выскочил к ним же бежал, упал и понимаю , что всё ещё на снегу валяюсь. Смотрю. Крика нет, уже горло сорвал, хриплю че-то. А бежать же надо! А куда бежать? В лес?
Да похер куда, я заскреб руками подскочил, и тут он меня увидел… Бежит, пасть раскрыта, ревет. Два прыжка и морда огромная, грязная, страшенная, передо мной. Кожа свисает, челюсть с зубищами видно, в глазу черви копошатся. Вонь. Смердит. Аж глаза режет. Заревел. Всё думаю. Конец. И что-то меня слева как звездануло, я отлетел к трактору и все. Темнота.
Очнулся. Больно. Но пикнуть боюсь. С трудом один глаз разлепил. Кровь на морозе застыла на лице коркой. Под трактором лежу. Пошевелиться боюсь. Не знаю, могу ли вообще. Светает уже. Прислушиваюсь. Ветер воет. Больше ничего.
Попробовал пошевелить руками, ногами. Больно, но шевелятся. Выполз. Попытался подняться, одна нога сломана, рука не поднимается, одним глазом не вижу.
С трудом оглядываюсь. Ужас. Вокруг кровь, обломки, мужики разорванные, ноги, головы. Все плывет, как в тумане, как под водой. Кричать не могу, мычу чего-то. Никто не откликается. Попытался пойти, упал. Не дойти мне до деревни. Силы уходят. Собрал всё, что мог, заполз на гусеницу трактора, до кабины добрался. Там ракетница. Схватил. Выполз обратно, на снег упал. Выстрелил – перезаряжаю – стреляю – стреляю… Все расстрелял и вырубился.
Очнулся в больнице. Все-таки заметили ракеты. Забрали.
Долго меня потом мурыжили по ментовкам… Что зверь был, поверили, кто бы еще так разорвал мужиков, а про то, что это чудовище огромное, нет конечно. Смеялись только… Со страха показалось говорят. Но я головой не поехал. До сих пор глаза… закрою вонь эту чувствую.
Ну, мне инвалидность дали… Сижу вот теперь тут… Рассказываю… За выпивку.
Старик вылил остатки водки в стакан и выпил залпом.
Я сидел, украдкой поглядывая на изуродованное лицо старика, на котором плясали лепестки пламени от керосинки.
– А…, тела, – я начал было спрашивать, но старик меня прервал. .
– Ээээ, не. Шнаю, я… Шешас будешь допрашивать. Кто ещё потом видел, а экшпертижа… шмерпектижа. Не хочу. Тебе надо – иди рашкапывай. Я вше шкажал…
Старик встал, опираясь на стол, и прошаркал в темноту комнаты.
– Уходить будешь, дверь шакрой, – прохрипел он, не оборачиваясь, и исчез в темноте.
Я вышел и поплелся к дому Федора. Постучал в дверь.
– Заходи! – крикнул он из избы.
Федя лежал на диване в комнате и смотрел телевизор. На столе стояла глубокая сковорода, накрытая крышкой, и тарелка с хлебом.
– Я картошки пожарил с мясом. Хочешь разогрей. Плитка на кухне.
– Спасибо, я так.
– Как хочешь. Я узнал. Если что, завтра Костян едет в центр. К обеду где-то. Может тебя прихватить.
– Слушай, а ты говорил, что Митрич много вам рассказывал историй в детстве? Все они такие…