– Это дикари, – сказала мама. – Иностранцы.
– О, Шери, они хорошие люди, – возразил отец. – Все, кроме начальника Тарбуша.
– Тсс, – мама закрыла ему рот ладонью. Она повязала ему на шею платок, подстригла волосы и подравняла бороду. За неделю она привела его в божеский вид, нарядила в чистый рабочий комбинезон и украсила хижину занавесками с цветочным рисунком, смастерив их из мешка от муки, и изображением Господа: он висел на стене, а вокруг головы сияли золотые лучи. Она молилась, прося защитить ее от дикарей, а я молилась о спасении с этой горы. Я не могла добраться в город, даже попасть в школу, чтобы завершить образование и получить аттестат.
– Все еще есть угроза оползней, – сказала мама. – И камнепадов.
Но больше всего ее тревожила угроза со стороны рабочих: грузчиков, камнетесов, мастеровых.
– Итальянцы – искусные ремесленники, – твердил ей отец. – Лучшие скульпторы.
– Голых статуй, – фыркала мама.
– Большинство из них живут внизу в районе макаронников, – пояснял он. – Возле шлифовальной фабрики.
Мне не нравилось то, как родители отзывались об иностранных рабочих. Разве нас самих не дразнили «лягушатниками» и мы не были мигрантами, как и они?
– Компания старается нас разделить, – рассказывал отец. – Чтобы мы не образовали профсоюз. Но если босс не станет платить больше, мы начнем забастовку. Тарбуш мухлюет, уменьшая нам количество рабочих часов. Заставляет нас выходить по воскресеньям.
– Это противно Господу, – согласилась мама.
– Они превращают камень в золото. Неплохой фокус, – отец рассмеялся с горечью. Это был не прежний папа, игравший на скрипке по вечерам. Он слишком уставал, чтобы читать нам вслух «Робин Гуда» или петь «Жаворонка». Он сжимал пальцами переносицу и массировал пыльную голову. И либо работал, либо спал, а когда бодрствовал, шепотом спорил о чем-то с мамой. Мы слушали их разговоры и знали все. О задолженности перед лавкой компании. О назревающей забастовке.
Как-то рано утром отец пришел после четырнадцатичасовой ночной смены и сел у печи, хватая ртом воздух и протянув ладони к огню. Мама стала чистить его одежду. От куртки поднялась пыль, и она закашлялась.
– Это сахарная пудра, – сказал отец, закрывая глаза. – Я сахарный человечек.
– Не вдыхай это, – предупредила мама. – Ты просто кожа да кости. Отдохни.
– Нет времени.
Все разговоры они вели только про время. День состоял из двенадцати часов или десяти. Иногда вместо дня была ночь. Иногда были сверхурочные часы, но эти часы считались «мертвыми».
– Как часы могут быть мертвыми? – спросил меня Генри.
– «Мертвая работа», – объяснила я. – За нее не платят.
Остальные разговоры были про деньги. Их никогда не оставалось про запас. Говорили про почасовую