– Я! ска! зал!..
Или:
– В чём! я! ви! но! ват?!
Вообще-то у нас в семье разговоры на повышенных тонах и такие, скажем, средиземноморские интонации не были редкостью. Так что я привыкла. Как бы там ни было, дед взял на себя старшую внучку, то есть меня, – в большой степени и снабжение семьи продуктами – целиком и полностью.
До сих пор помню, как вкусно пахло в Елисеевском магазине: сыром, колбасой, чем-то копчёным… Это был ближайший от нас “гастроном”, а булочная – Филипповская. Иногда меня ставили в очередь – в кассу или к прилавку, а иногда, вместо гуляния, оставляли дышать воздухом у входа в магазин. И в награду за долгое и тоскливое ожидание дед по дороге домой рассказывал мне очередную историю “про Кольку”. Начинались эти истории всегда с одной и той же фразы: “Иду я по улице, смотрю – толпа!” Толпа собиралась вокруг незадачливого Кольки, который вечно попадал в какие-то передряги. То он заблудился, то чужое пальто надел в школьной раздевалке… Как же мне жаль теперь, что почти ничего не помню из этих мимолётных – специально для меня – импровизаций!
Вообще “словесная” жилка у деда Наума имелась несомненно, и маме передалась тоже от него. Он писал нам из больницы смешные рифмованные письма: “Доктор очень меня лечит – Может быть, не искалечит…”, сочинял всякие забавные словечки, мог, например, спросить, если я привередничала за едой:
– Может, подать тебе жареного черебобика?
А то вдруг спросит, что вкусней, сустрепенчик или апельсин.
Дед завёл специальную светло-жёлтую тетрадку и, аккуратно макая перо в чернильницу, каллиграфическим почерком опытного чертёжника вписывал туда мои первые дурацкие стишки: “Солнце вышло из-за туч, и пробился первый луч. Засветило ярко, людям стало жарко…”, ну и всякое такое. Кстати, в школе он за меня и черчение делал, и строчил на старой ножной машинке заданные по труду передник или ночную рубашку…
Интересно, почему дед назвал своего “героя” Колькой? Может, из-за фильма “Друг мой, Колька”, одного из первых оттепельных “про школьную жизнь”. А может, потому, что его самого иногда коллеги и соседи называли Николаем, и ему это, кажется, нравилось. Для родных дедушка был Наум, по паспорту – Ниссон, а там и до Николая рукой подать.
Идём с ним по Страстному бульвару, и вдруг он как пустится бегом! Крикнет только мне: “Догоняй!” Бегать я не любила, быстро задыхалась, и деда это очень огорчало. Дома он заставлял меня “боксировать”, лупя кулаками в его напряжённый живот, и делать “уголок” для брюшного пресса, то есть поднимать ноги под прямым углом, опираясь одной рукой на подоконник, другой на